То, что бросается в глаза. Грегуар Делакур

с сыром: почитать ей стихи, погладить мочки ее ушей, превентивно истребить все племя доберманов и прочих ротвеллеров, а то еще придумывать детские имена, щекотать ее золотистый пончик, или дать ей примерить белье, выбрать необитаемый остров, чтобы жить там вдвоем, причесывать ее под песню Нила Янга, лакомиться печеньем макарони, фиалковым или лакричным, и т. д.

      Она говорила о своем деде-датчанине Айнере, сценаристе и режиссере (En maler og hans[28]), о Карстене, своем отце, архитекторе, и Артур Дрейфусс невольно вспомнил своего отца, который так и не вернулся.

      Говорила она много и много ела. Как будто отъедалась за «Голливудскую диету» Джуди Мэзл (так называемую Beverly Hills Diet, на основе фруктов и овощей), отыгрывалась за все осознанные усилия, приложенные, чтобы стать в двадцать семь лет одной из самых гламурных женщин в мире. Блондинкой, семьдесят с лишним миллионов раз упомянутой в гугле. Тем не менее, Артур Дрейфусс (не имевший привычки пить несколько «Кроненбургов» за один вечер) нашел, что у нее длинноватый нос, острый подбородок, полноватый рот, блестящая кожа и умопомрачительная грудь. Ты меня не слушаешь, Артур? Нет, нет, слушаю, забормотал он, отложив вилку; вообще-то даже с Элоизой с глазами цвета дождя у Деде-Фри слова находились с трудом; я, я, это обалденно, что ты здесь, Скарлетт, это. Это для меня обалденно, перебила она его; в первый раз за долгое, долгое время мне наконец спокойно, я могу есть столько макарон, сколько захочу, и никто мне не скажет be careful[29], ты быстро набираешь вес, Скарлетт, you know that[30], а сбрасывать будешь долго, очень долго. В первый раз, не помню, с каких пор, я могу облизывать пальцы, и мне не скажут так нельзя, Скарлетт, это вульгарно, пальцы в рот, фи; и все это с парнем super super cute, который не старается запрыгнуть на меня во что бы то ни стало и не пялится на мою грудь, как недоумок. Так говорят – недоумок?

      Артур Дрейфусс покраснел и почувствовал себя слегка задетым, потому что как-никак прошлой ночью, двумя этажами ниже, ему чертовски хотелось на нее запрыгнуть, и это желание не оставляло его все утро в гараже; да, и пусть у нее длинный нос, острый подбородок, складочка-пончик на животе и – он вдруг увидел – маленький черный прыщик у правого уха, похожий на бутон цветка; крошечная темная орхидея, распустившаяся чуть раньше в этот вечер.

      Когда он убрал со стола, она сказала ему спасибо, и его всего перевернуло. Одна из самых красивых женщин мира, в его кухне инкогнито, говорит ему спасибо; спасибо за макароны, спасибо за пиво, за этот не особо интересный разговор.

      Он не решился развязать язык, боясь испортить такой прекрасный момент.

      Он вымыл посуду, а она тем временем изучала аккуратно расставленные диски: я тоже люблю сериалы, сказала она, это как семья, когда ее нет, каждый вечер встречаешь своих; «Клан Сопрано», конечно же, I looooove it[31], сказала она, «24 часа», «Прослушка», «Щит», «Большой побег», «Матрица», «Сладкая жизнь» (не Феллини, нет, а некоего Марио Сальери, с Казуми и Ритой Фалтояно, продюсер неистощимый

28

«Художник и его город», фильм Айнера Йоханссона.

29

Будь благоразумна (англ.).

30

Ты знаешь это (англ.).

31

Обожа‑а‑а‑аю (англ.).