Аккорд. Александр Солин

с богохульством отпетых пиратов. Такое впечатление, что у них не было матерей, и свое происхождение они вели от безымянных волчиц. Я слушал их с тайным стыдом, не особо заботясь о том, что половой авторитет малолетних разбойников подкреплялся лишь щербатой ухмылкой, вонючей папиросой, прищуренным глазом и непомерным сквернословием. Да и правда ли, что в каждом порту их ждала девушка?

      Обозначая женщин хмыкающей кличкой «бабы», они втаптывали их прелести в грязь с тем же воинственным чувством, с каким защищали себя от собственной похоти средневековые монахи. Извращенные, опасные гимны воздержанию, уместные, быть может, в богоугодных заведениях и в кругосветном плавании, но не на виду мирского континента. Кто был тот древний, получивший отказ неудачник, что изобразив в отместку растянутыми губами самую сакральную часть женского тела, испустил сквозь них свою звенящую злость, снабдил ее двусложным проклятьем и фальшивой монетой запустил в жизненно важный, круглосуточный словооборот? Кто бы он ни был, своей цели он достиг: к материку я подплывал с крепнущим мужским достоинством в кулаке, чье гордое, стерильное одиночество нельзя было, как мне тогда внушалось, доверить ни одной из женщин.

      Подросток является таковым только в глазах взрослых, в то время как сам он видит себя взрослым гораздо раньше, чем им становится. Но даже если он уже курит и ругается матом, его любовное чувство в эту пору абсолютно и бескорыстно. И только этим он, по существу, отличается от взрослого мужчины. Всему свое время: как плачет от восторга согрешивший монах, так в нужное время влюбляется самый рьяный хулитель женского пола. Весной, видите ли, в мужчинах просыпается то, что дремлет в веках.

      В тринадцать лет, после двухлетнего карантина и за год до моей встречи с Ниной я пережил два коротких увлечения, отмеченных в первую очередь гулом сходившей с моих размороженных чувств лавины детского цинизма. Именно тогда мои предпочтения обрели имена, лица и повадки. Чудные, надо сказать, имена, прелестные лица и повадки! И если их нет в моем аккорде, то только потому, что они оказались лишь форшлагами к будущей тонике. Для тех, кто не знает, что это такое, поясняю: форшлаги – это легкие и короткие, как моргание нотки, без которых немыслим джаз любви. Словно зыбкая золотая мошкара вьются они вокруг основных ступеней лада, обнаруживая долготу, широту и прозрачность музыкального пространства. Каждому из нас, смею вас заверить, приходилось быть форшлагом, даже если мы об этом не подозревали. Другое дело, что кого-то такая подсобная роль устраивает, а кого-то нет.

      В ту пору я впервые познал окрыляющую силу взаимности, пусть даже и мнимой. «Васильев, я тебя люблю!» – читал я подсунутую мне на перемене записку и после ломал голову над тем, кто мог ее написать. Я искал ответ на лице моей очередной возлюбленной, но на меня смотрели безмятежным карим взором, лишенным всяких следов смущения. Мне ничего не оставалось, как приписать авторство ей и возрадоваться. Верный образ у героя, я несколько