XX век представляет. Избранные. Михаил Трофименков

преданий, ересей, теософии и алхимии молился одному богу.

      Бог словесности в Индии, знаете, звался Ганеша,

      С головою слона, выступая на мыши верхом,

      Он судил да рядил, и народ его славил – конечно,

      По причине ушей и хвоста и за хобот с подбитым клыком <…>

      Много по миру мнений, а я ничего не считаю,

      И довольно, и полно мне попусту праздно галдеть:

      Потому-то я, Марья Васильевна, нынешних книг не читаю,

      Что очками на старости вышло макакам слабеть.

      Так ответил он редактору «Синтаксиса» Марье Васильевне Розановой, пенявшей ему пренебрежением к современной словесности.

      Волохонский – сугубо ленинградский типаж – читал другие книги. Из зябкого и зыбкого воздуха невского андерграунда материализовались юноши, жившие прочитанными в Публичке трактатами каббалистов. По насыщенности культурными ассоциациями стихи Волохонского вне конкуренции. «Культурность» чревата пожиранием текста контекстом, надменным бродским классицизмом. Но Волохонский – анти-Бродский. Он говорил, что в какой-то период в стихах «воссоздавал поэта-суфия», но не играл в исламского мистика, а заселялся в него, заставляя говорить «по-волохонски». Пересказывал библейские катаклизмы, как зритель кукольного вертепа, не стилизованным и не огрубленным, а просто своим собственным языком:

      Ах зачем, ах зачем оглянулась она

      Вот и стала: соленый болван

      Мимо гнал по долине горы и холма

      Кочевать бедуин караван <…>

      Хохотали зятья индюком петуха:

      Значит, нефть – говоришь – керосин.

      В бороде седина, в голове шелуха,

      Перебрал – да и верно, хамсин,

      да и выдался вправду такой вечерок,

      вся округа – пузырь смоляной

      По железу чугун в черепах поперек,

      Голый воздух колдует смолой.

      Это он так о Содоме и о дочери Лота и еще об огненном дожде из нефти, будущего проклятия библейских мест, о том, что у всех свои боги, и о погибшей красоте, и красоте погибели тоже.

      К собственному, наверное, удивлению Волохонский попал как соавтор Алексея «Хвоста» Хвостенко в пантеон масскульта благодаря песне «Рай» («Под небом голубым есть город золотой»). Но тихое величие его поэзии от этого нимало не пострадало. В их дуэте с Хвостенко битническая разнузданность и возвышенная отрешенность от суеты шли в обнимку, как в хрестоматийной «Сучке с сумочкой»:

      В волшебный миг приходит сучка с сумочкой,

      В ней каждое движенье непонятное.

      Логично, что переборовшая время и пространство поэзия зачаровала группу «АукцЫон»: «Чайник вина» – это тоже Волохонский, рокер и суфий в одном лице.

      А что до рая, то Волохонский предложил помимо «города золотого» едва ли не самую его соблазнительную версию: в этом раю мы все лемуры:

      Вот нам бы с долгими пятами

      На ветке дерева сидеть

      И в ночь огромными горящими глазами

      И