Вячеслав Иванов. Григорий Зобин

младенческих лет и рассказам матери:

      Отец мой был из нелюдимых,

      Из одиноких, – и невер.

      Стеля по мху болот родимых

      Стальные цепи, землемер

      (Ту груду звучную, чьи звенья

      Досель из сумерек забвенья

      Мерцают мне, – чей странный вид

      Все память смутную дивит), —

      Схватил он семя злой чахотки,

      Что в гроб его потом свела.

      Мать разрешения ждала, —

      И вышла из туманной лодки

      На брег земного бытия

      Изгнанница – душа моя[9].

      Не от отцовского ли землемерства берут свои истоки «Борозды и межи» Вячеслава Иванова? Поэты Серебряного века были и в переносном, и в прямом смысле детьми интеллигентов – «народников»…

      Перейдя на службу в Контрольную палату, Иван Тихонович получил гораздо больше времени, чем прежде, для чтения своих любимых материалистических сочинений. В безбожие он попытался обратить и жену, но натиск вольнодумства оказался бессилен против глубокой веры и здравого ума Александры Дмитриевны.

      И все в дому пошло неладно:

      Мать говорлива и жива,

      Отец угрюм, рассеян, жадно

      Впивает мертвые слова —

      И сердце женское их ложью

      Умыслил совратить к безбожью.

      Напрасно! Бредит Чарльз Дарвин;

      И где ж причина всех причин,

      Коль не Всевышний создал атом?

      Апофеоза «протоплазм»

      Внушает матери сарказм:

      Назвать орангутанга братом —

      Вот вздор! Мрачней осенних туч,

      Он запирается на ключ[10].

      Но вопреки яростному неприятию веры в глубине души угрюмого затворника-атеиста происходила незаметная, скрытая от чужих глаз работа. Иван Тихонович был из тех, кто не любил подгонять трудные задачи под готовый ответ и всегда шел до конца. Борясь с Богом в уме, он обретал Его в сердце. «Знай: чистая душа в своем стремленье смутном сознаньем истины полна!» – говорится в «Прологе на небесах» из «Фауста»[11]. Это относилось и к отцу Вячеслава Иванова, и позже не раз отзовется в его собственной жизни.

      Заветный ключ! Он с бранью тычет

      Его в замок, когда седой

      Стучится батюшка и причет —

      Дом окропить святой водой.

      Вы, Бюхнер, Молешотт и Штраус,

      Товарищи недельных пауз

      Пифагорейской тишины,

      Одни затворнику верны, —

      Пока безмолвия твердыня,

      Веселостью осаждена,

      Улыбкам женским не сдана…

      Так тайна Божья и гордыня

      Боролись в алчущем уме.

      Отец мой был не sieur Homais…[12]

      Sieur Homais (сир Омэ) – герой романа Г. Флобера «Госпожа Бовари», аптекарь, был воплощением мещанского, рационально-желудочного, рептильного атеизма, противоположного напряженному богоборчеству Ивана Тихоновича:

      Но – века

9

Иванов Вяч. Собрание сочинений: В 4 т. Брюссель. 1971. Т. 1. С. 231.

10

Иванов Вяч. Собрание сочинений: В 4 т. Брюссель. 1971. Т. 1. С. 243.

11

Гёте И. В. Фауст / Пер. Н. Холодковского. М., 2020. С. 16.

12

Иванов Вяч. Собрание сочинений: В 4 т. Брюссель, 1971. Т. 1. С. 243.