Мыльный трип в прошлое. Алинда Ивлева

рогого режима. Думаю, для твоего отца семья оказалась «Алькатрасом». А моя главная задача теперь – выжить! Как в падающем самолете, сначала надеть маску себе. И найти способ зарабатывать. Отец заявил, что неудачный выбор спутника должен меня научить не верить, впредь, словам в блестящей обертке! ⠀ Спустя месяц после появления на свет ребенок отказался от груди, не принимая молоко, пропитанное ненавистью и отчаянием.  Он не спал ночами и истошно плакал, но мгновенно засыпал на улице. Часы спокойствия дарил морозный, убаюкивающий воздух. В год рождения сына только зима и смилостивилась надо мной, придержав про запас снежный плед в небесных закромах и промозглый холод. Мне приходилось совершать марш – броски каждую ночь. Чтоб родные могли выспаться. С седьмого этажа и назад. Я покоряла собственный Эверест. Взвалив, как навьюченный мул на спину коляску и, еле удерживая в трясущихся тощих руках, тащила вверх-вниз снова и снова, бесценный, закутанный в одеяло, кулёк. Лифт починили, когда сыну минул год. Работы с грудничком на руках не найти. Пособие копеечное позволяло купить две банки молочной смеси. Каждую неделю приходилось клянчить деньги у отца. Папа единственный, кто работал в нашей большой семье из шестерых иждивенцев и собаки. На двух работах. Двадцать семь лет пролетели стремительно как хиты Торкана, но я навсегда запомнила момент, когда отец доставал зелёную тетрадь в клетку и аккуратно выводил мелким аккуратным почерком цифры: какую сумму я взяла в долг, когда отдам. ⠀ Для меня пуще унижения не было, но другого выхода я не видела.  Отец однажды спросил: – А ты пыталась? Искала выход? – я обижалась и рыдала взахлёб, когда никто не видит. Мне было всего – то двадцать два. Я любила. Ошиблась. ⠀ Каждое утро приходилось бежать за молоком совхозным к огромной бочке на колёсах, похожей на желтого бегемота. В то утро очередь выстроилась к бочке как в миграционный отдел из выезжающих в Германию на ПМЖ, по еврейской линии в 90-х. За мной пристроилась пышногрудая круглая грузинка в сером балахоне. Когда ненароком задела меня локтем, пошутила:

      – Ох, чуть не убила, какая «тхели балахи». Ветер подует – унесёт тебя, – гнусаво засмеялась.

      – Пока тощий сохнет, толстый сдохнет, – обозлилась я.

      – О, язычок то острый перчик, да, девка, времена тяжёлые. А то приходи, если работа нужна, чурчхелла знаешь? Вот приходи, узнаешь! – и назвала адрес, загадочно улыбаясь. Кто такая «чурчхелла» я тогда еще не знала. Более осведомленные люди просветили. Магическое заклинание «работа». И в обед следующего дня с синей коляской, моей ровесницей, обтянутой клеенкой, я звонила в дверь квартиры феи- работодательницы:

      – Пришла? А я знала. Нос как собака на такие дела у Тамары, – пухлая женщина запустила меня в квартиру, пропахшую жженой карамелью и затхлостью. – О, что тут сложного, гамхадари, видишь кастрюли. Опускаешь "каакали" в этот "клэй" и вешай сохнуть тут, – потащила в ванную и показала верёвки с прищепками. – И смотри, чтоб малец тут не орал, – грузинка зыркнула на коляску. Перед моими глазами до сих пор стоят эти чаны с клейстером зелёного, жёлтого дюшесного и марганцовочного цвета. ⠀

      Потом Тамара сказала, что я не ленивая корова и отвела к знакомым азербайджанцам, где я вечерами, одной рукой качая коляску – другой мыла посуду в кафешке. Позже подвернулась подработка диспетчером в мутном, что в последствие и подтвердилось, агентстве недвижимости. По нескольку часов в день приходилось висеть на домашнем телефоне и рассказывать, что есть чудесная квартира, которую срочно хотим поменять на комнату. Когда до меня дошло, что ответственность попахивает небом в клеточку, я потребовала зарплату и решила попрощаться с агентством – призраком. Меня не дослушали на том конце провода – пожелали доброго пути в сторону жилища Кузькиной матери. Оставшись без средств к существованию, я попросила отца продать или заложить все мое золото. Он под опись составил список изделий в заветной зелёной тетрадке. Я мыла полы в метро ночами. Было дело, даже охраняла склад, словно та бабуля с карабином наперевес, в тулупе, из фильма про Шурика.

      Сын подрос, пошел в сад, потом подработки находили меня сами, и мы выжили. Прошло три года. Однажды папа подозвал меня и шепотом сказал:

      – Если я умру, хочу тебе на память оставить этот пейзаж. Это моя первая картина. Напоминает мне мое беззаботное детство эти бескрайние поля, берёзки юные и скрюченные домишки в моей деревне «Воружке». А вон, видишь тот домик, с синими ставнями, что покрепче, это еще моя прабабка там жила, – я заметила отсутствующее выражение его лица. Поняла, папа сейчас бегает со своими друзьями деревенскими по полям, гоняет лещиной козу Дуньку. А может, ушли в ночное пасти коней. Вспомнила все отцовские рассказы о Воружке, засвербело явственно в носу от дыма костра, запахло печеной картошкой, медовым клевером. Цикады перекрикивались с лягушками. Навернулись слезы, захотелось обнять, но не положены в нашем доме ласки. Признак слабости, смахнув слезу, буркнула:

      – Ох, зачем ты сейчас о смерти, ненавижу эти разговоры. А две недели спустя моего папочки не стало. Инсульт разбил на проклятой работе. Через сорок дней я осторожно, будто она хрустальная, сняла картину со стены. За холстом выдолбленное углубление. Внутри сложены пакетики с любимыми сережками, колечками, цепочками, все деньги, взятые в долг и возвращенные