Полярник. Александр Михайлович Бруссуев

ее хозяина, потом перехватился одной рукой за шкирку, другой – за ремень, поднял каптерщика над головой. Картина была красивая: русский воин – богатырь держит над головой трепыхающееся тело супостата. Потом Эдик метнул молчаливого Горбачева над головами сержантов, над двухъярусными кроватями прямо в объятья несчастного дневального. Потолки в казарме были высокими, поэтому каптенармусу удалось ощутить радость свободного полета.

      Сержанты невольно пригнулись, когда над ними пролетал такой «пикирующий бомбардировщик». Наверно, они испугались инстинктивного беспорядочного «бомбометания».

      На шум случился строгий прапорщик, по должности – старшина батареи. Он внимательно оглядел крепко обнимающегося с Горбачевым дневального – у того от ужаса, что он не на тумбочке и не отдает честь, стали закатываться глаза. Потом старшина посмотрел на наши скульптурные композиции, приподнял за козырек фуражку, причесал волосы и прогрохотал:

      – Чего, костюмчики не подошли?

      Мы все молчали. Тогда он продолжил:

      – Ну и хрен с вами! Присягу за строем принимать будете.

      И ушел, не попрощавшись.

      Один из самых сообразительных сержантов сказал, чтоб разрядить ситуацию:

      – Вольно. Разойдись.

      Мы пожали плечами и стали расходиться. В это время из-за наших спин выдвинулся маленький, щупленький питерский пэтэушник Степанов:

      – Товарищи сержанты! – начал он, старательно имитируя отдание чести, – разрешите мне свою парадку забрать!

      Младший сержант Гореликов, ближайший к Степанову, удивился:

      – А ты что, не получил ее?

      – Получил!

      – Ну, и куда ты ее подевал?

      – В каптера бросил! – с достоинством ответил Степанов.

      – Зачем? Что, тоже рост не подошел? – спросил Гореликов.

      Тот в ответ только пожал плечами: мол, все бросали – и я бросил. Посмеялись немного. Но через десять дней нам всем действительно пришлось принимать Присягу за строем, чтоб не портить торжественного момента для немногочисленных родителей, ветеранов и старшего командного состава. Впрочем, обиды никто не испытывал.

      * * *

      В парке Муса выстроил все наше отделение, вежливо попросив меня присоединиться к строю. В этой вежливости была скрыта какая-то подлость. Васька–Бык, как ни в чем не бывало, расхаживал взад – вперед. Цыган бессмысленно выпучивал свои коричневые коровьи глаза в никуда. Мне так захотелось куда-нибудь исчезнуть, что лишь осознание своей гражданственности помогало сохранить спокойное выражение лица.

      – Равняйсь! Вольно! Смирно! – заревел Муса.

      Некоторые, еще не совсем привыкшие к закидонам нашего большого босса, слегка расслабились.

      – Не понял, румыны! Была команда смирно! – прогрохотал прапорщик и подался вперед. Малодушные должны были от этого движения падать в обморок. Васька–Бык тоненько захихикал.

      – Товарищи солдаты! – продолжил Муса. – Все неуволенные в запас