У черты заката. Юрий Слепухин

сейчас схожу под душ, потом все расскажу. Включи пока чайник – будем пить мате.

      Беба надела старый купальный халатик, сунула ноги в шлепанцы и вышла из комнаты, размахивая полотенцем. В конце коридора, возле лестницы, уже сидел за колченогим столиком дон Пепе – старый неудачник и игрок на скачках. Его сожитель не переносил табачного дыма, а дон Пепе курил черный бразильский табак, поэтому он все вечера просиживал здесь, в коридоре, со спортивной газетой в руках и бутылкой дешевого красного вина на столе.

      – Ола, дон Пепе, – приветливо бросила Беба, проходя мимо. – Опять мух травите?

      – Что делать, – рассеянно отозвался тот, всецело поглощенный изучением таблицы заездов. – Что делать, девочка…

      Когда Беба, выкупавшись, вернулась к себе, чайник уже кипел, стуча крышкой.

      – Выключи, лентяйка, не слышишь? – крикнула она подруге, доставая из шкафа принадлежности для чаепития – сахарницу, жестяную коробку с парагвайским чаем и маленькую, в кулак величиной, выдолбленную сухую тыковку. Всыпав в тыковку ложку чая, похожего на искрошенные сухие листья, она положила туда же кусок сахара, долила кипятком и, помешав напиток витой серебряной трубочкой с фильтром на нижнем конце, протянула его Линде.

      – Вот тебе и слепой, – задумчиво сказала та, отложив книжку и усевшись на кровати с поджатыми под себя ногами. – Если бы все были такими слепыми… – Она покачала головой и, взяв тыковку, приложилась к трубке. Потом отдала ее подруге. Беба с удовольствием втягивала терпкий, горьковатый напиток, пока тыковка не опустела. Потом снова долила ее кипятком.

      Мате полагается пить молча. И они – горожанки, выросшие среди асфальта и железобетона и воспитанные на голливудских фильмах и детективных романах, – пили его в торжественном молчании, передавая друг другу выдолбленную тыковку и по очереди потягивая напиток че-рез трубочку; сто лет назад их бородатые прадеды, перегонявшие гурты скота через бескрайние просторы пампы, так же молча передавали мате из рук в руки на вечерних привалах, сидя вокруг костра на брошенных на землю седлах, когда тихо звенит гитара и в огромном небе алмазами дрожит и переливается Южный Крест…

      – Что же он тебе ответил насчет аванса? – спросила наконец Линда. – Отказал? Мой всегда отказывает.

      – А мой – нет, – с торжеством в голосе ответила Беба. – Знаешь, что он сделал? Я рассчитывала самое большее на пятьсот, но в последний момент набралась храбрости и попросила тысячу, а он дал две.

      – Серьезно?

      Линда опять улеглась и, не глядя, нашарила возле себя пачку сигарет и зажигалку. Закурила и Беба.

      – Ну что ж, поздравляю, – продолжала та. – Но только смотри, мне такая щедрость кажется подозрительной.

      – Ничего не подозрительная, мы просто договорились, по-деловому. Я сказала, что эти деньги отработаю. У него много заказов.

      – Такие авансы обычно приходится отрабатывать в постели, моя дорогая. И ты это знаешь ничуть не хуже меня.

      Линда взглянула на подругу и снова взялась за чтение.

      – С тобой просто противно говорить, –