Малахитовый бегемот. Фантастические повести. Алексей Смирнов

пошатнулись. Вай, какие были военные!

      – Не улавливаю, товарищ министр, – признался Сарафутдинов.

      Тот придвинулся.

      – Твой Вонина – он во какой, славный, завидую! – Министр сладко прикрыл глаза и очертил ладонями нечто, долженствовавшее означать женский зад. Потом игриво ткнул генерала пальцем в живот. – Роскошная женщина. Но она делает очень большую ошибку. Она все это продает – библиотеку, цирк, детский сад…

      Сарафутдинов наморщил лоб.

      – Прошу пояснить, – попросил он жалобно.

      Министр развел руками.

      – Думай сам, дорогой! Пять объектов – пять мертвецов. Может, военные не при чем, но отмываться все равно не отмоются!

      – Были же и другие, – пробормотал генерал.

      – Э! – отмахнулся министр. – Кто их вспомнит? Кто их будет считать? Тебе будут этих помнить!

      Сарафутдинов мучительно соображал. Он никак не мог взять в толк, на что намекает высокий земляк. Если Павлина продавала что-то чужое, то не сама, а потому что ей позволили или велели, хотя могла и сама, если одурела. И если в сферах развернулось сражение, то она слишком близко к поверхности. Морской бой незаметен для обитателей дна. Чем ближе к свету, тем ужаснее волны. Внезапно возлюбленная представилась генералу на месте скрипачки: все утонуло в оттепель, плавучие исполины гасят друг друга из всех калибров, со всех сторон подкрадываются хищники – и только она стоит, одинокая, со светлыми стихами о любви. Накатывают пенные валы, бьется скрипичная нота. Ведомственное имущество качается на понтонах.

      Министр понял, что дело сдвинулось.

      – Значит, под Павлину копают, – констатировал генерал. – И выше берут. Валят министерство. Что же мне делать? Я не могу не ловить маньяка.

      Собеседник заледенел.

      – Как так – не ловить? Я что, запретил? Очень ловить! Лови!

      – Я все понял, – кивнул Сарафутдинов, помедлил и просто спросил: – Как думаешь, чья возьмет?

      – Не знаю, – отозвался министр. – Не знаю, дорогой. Я тебя просветил, я тебе сочувствую. Думай своя голова!

      – Может, и нет никакого маньяка, – пробормотал тот.

      Министр выставил ладони:

      – Я так не сказал! Все! Иди, работай и очень хорошо думай!

      Крякнув, Сарафутдинов поднялся. Он сдвинул каблуки, и будто сошлись две тумбы. Слоновьи ноги чуть шаркнули, скрипнул загривок: генерал поклонился. Министр смотрел сочувственно.

      Снаружи Сарафутдинов иначе взглянул на весну. [Издательство напоминает, что художественные домыслы о сокровенных впечатлениях и переживаниях фигурантов остаются на совести переписчика.] Потеплеть не успело, однако он вообразил уже не Вонину, а себя самого на льдине посреди зловещего изумрудного океана. Вокруг него скользили плавники, выбрасывались щупальца, и Кракен медленно поднимался из глубины, уже угадываясь в сгустившемся электричестве. Взлетали чернильные фонтаны; растекались ядовитые пятна; медузы, окрашенные во все цвета мира, группировались