Дети радуги. Юрий Гельман

что, про музеи рассказать? Или про церкви? Так я не ходил – ни туда, ни туда.

      – Как хочешь, – вздохнул Сапожников. – А ходить как раз надо было – и туда, и туда.

      – Ты думаешь?

      – Конечно.

      – Я лучше про памятник на набережной напротив нашего завода расскажу. Хочешь? Считай, что загадка тебе, Профессор. Прикинь, стоит на высоком гранитном постаменте мужик такой – весь серебристый. То ли в летной форме, то ли в чем другом – снизу хрен поймешь. А над головой – в руках вытянутых – пропеллер держит. Отгадай теперь, как его у нас называют?

      – Даже предположить не могу, – сказал Сапожников.

      – Хрен с винтом! – сообщил Зебра, и было видно, что воспоминания согревают ему душу.

      Алексей улыбнулся. Конкин не удивился его сдержанной реакции.

      – А я тебя про Москву-столицу спрашивать не буду. И так знаю, что там у вас, и как. Все по закону курятника живут: бей ближнего, сри на нижнего. Что, не так?

      – Так нельзя обо всех москвичах говорить, – обиделся Алексей. – Большинство же – простые люди: рабочие, учителя, инженеры, врачи, сфера обслуживания, пенсионеры. Да, очень много фирмачей, много банкиров, депутатов разных уровней. Хватает всякой шелупени. И если говорить о них, то ты, в принципе, не далек от истины.

      – То-то же, – самодовольно резюмировал Конкин.

      – Чем же занять тебя, друг любезный? – с иронией спросил Сапожников. Ему нравилось, что в экстремальной ситуации, в которой они теперь оказались, этот Зебра не озлобился еще больше, не превратился в невыносимого деспота, а, напротив, приобретал все более человеческие черты.

      – Книгу почитай, – вдруг ответил Зебра.

      – Это не книга, это дневник погибшей экспедиции.

      – Да не про это я говорю, – с досадой за то, что не поняли его с первого раза, сказал Конкин. – Ту, иностранную…

      – А, ты об этом, – оживился Сапожников. – Ну, хорошо, слушай – с того места, где остановились. «Вдруг произошло нечто трагическое: налево от англичан, направо от нас раздался страшный вопль, кони кирасир, мчавшиеся во главе колонны, встали на дыбы. Очутившись на самом гребне плато, кирасиры, отдавшиеся во власть необузданной ярости, готовые к смертоносной атаке на неприятельские каре и батареи, внезапно увидели между собой и англичанами провал, пропасть. То была пролегавшая в ложбине дорога на Оэн».

      – Я представляю, что потом было! – вдруг сказал Конкин задумчиво.

      – Да, потом было что-то ужасное, – согласился Алексей. – Рассказывать дальше?

      – Не надо! – оборвал Конкин. – Что там, в этом дневнике? Пишут про абзац, который к ним подкрался?

      – Примерно.

      – А дело зимой было? Или когда?

      – В конце февраля.

      – А сколько их было? – оживился Конкин.

      – Трое. Доктор, священник и начальник экспедиции, профессор – тот, что записи эти оставил. А почему ты вдруг заинтересовался?

      – Тупые, – резюмировал Конкин после паузы. – Сильнейший, в принципе,