В поисках Парижа, или Вечное возвращение. Михаил Герман

компании «Hiberia» в винного цвета униформе и поиски того места, которое французы поэтически именуют «petit coin».

      На коленях у сидевшей рядом со мной в самолете немолодой и болтливой парижанки лежала невиданно огромная палитра с гримом. Всю дорогу – три часа – она рисовала себе лицо, не обращая внимания на воздушные ямы…

      Мы приземлились ясным днем. Странными были серые, бесцветные дома под крылом. И кумачовые лозунги вдоль шоссе.

      В Шереметьево у двоих художников таможенник отобрал каталоги выставок, где были их картины: какие-то из репродукций с работ французов показались ему непристойными.

      Наша и та жизнь не пересеклись. Нельзя после тридцати лет неволи достигнуть мечты за три часа на ревущем и проваливающемся самолете. Зато и семь лет до той, другой поездки не были отягчены ничем: ни боли, ни душевных туманов во мне не осталось.

      Мне казалось, что после этого путешествия меня словно повысили в чине: «он был в Париже» – это было новое качество человека, знак причастности к высшей касте. И тогда не было у меня сомнений и растерянности, все мне было понятно про Париж, я рассказывал о нем небрежно и легко.

      Да и все представлялось легким, чудилось, я побеждал в этой жизни. Если бы так.

      Прикосновение

      Париж – единственное место в мире, где можно обойтись без счастья.

Мадам де Сталь

      В большом и радостном Париже

      Все та же тайная тоска.

М. Цветаева

      Вот запись из семикопеечного блокнотика, сделанная на борту теплохода «Надежда Крупская».

      16 июля 1972 г. Печальная, уже не очень белая ночь, над причалом запах «западного» сладкого табака и горько-приторных духов, буксиры, сияющий «Лермонтов», канал в кустистых «берегах», спокойный, словно бы я привык к «общению с иностранцами», разговор с английской парой о пароходе «Шота Руставели».

      Чай с бисквитами, мерцающие бакены, Кронштадт с собором, мачтами, весь в мигающих синих огнях. (Узнал – зеленые мерцающие бакены ставятся на месте, где погибло судно.)

      Тем вечером завершилась маленькая эпоха – более полугода унижений, страхов и истерических надежд.

      В Париже, как говорили, жил мой дядя – двоюродный брат отца – Константин Константинович Клуге. Собственно говоря, об этом родственнике я что-то знал – знал, но старался не знать, и, когда мне задавали о нем какие-то светские вопросы, делал удивленное лицо и отвечал рассеянно и неопределенно. То ли в восемнадцатом, то ли в двадцатом году родители увезли его, еще совсем ребенком, в Харбин, оттуда в Париж. Там получил он диплом архитектора и стал со временем преуспевающим, отлично продававшимся художником. Он был сыном Любови Константиновны – сестры-близнеца моей бабушки, матери Юрия Павловича Германа. Так что отец и Константин Клуге были особенно друг к другу привязаны, несколько раз виделись – в Ленинграде и в Париже. Но я, естественно, знаком с парижским дядей не был и в анкетах, где надо обязательно было говорить лишь о ближайших