Доноры за доллары. Михаил Серегин

молчал. Колесняк снова попытался устроиться поудобнее и чертыхнулся:

      – Вот, черт! Даже на снегу – и то жестко сидеть.

      Он долбанул кулаком в снег и взвыл от боли.

      – Блин! Тут что-то жесткое, – заныл он, потирая руку и поднимаясь.

      Фесякин пощупал то место, на котором сидел его напарник, и тоже подскочил как ужаленный. Они вгляделись в снег. Из сугроба торчал кусок замороженной простыни.

      – А вот и наш жмурик, – ласково протянул Фесякин.

      – И что мы теперь делать будем? – с ужасом спросил Колесняк.

      – Давай рассуждать здраво. Нам труп куда отнести сказали? Правильно – в машину. Машина – что? Машина уехала. И что – не оставлять же его на морозе, правильно? Все равно весной найдут – то-то будет праздник! Самое место для трупа где? В морге. А если кому-то надо его отвезти на машине – то его проблемы. Будет ему еще и машина, и танк с поездом. Что смотришь? – спросил он побледневшего от всего пережитого Колесняка, который порастерял большую долю своей самоуверенности. – Грузи давай! – прикрикнул он, хватая тело за ноги.

      Колесняк вышел из столбняка и стал помогать другу.

* * *

      Сегодня я решил для себя твердо – начинаю новую жизнь. Что-то мне подсказывало, что моей спокойной обывательщине настает конец. В воздухе носилось предчувствие того, что скоро мне понадобится больше, чем медицинский авторитет.

      Именно поэтому утро началось с легкой пробежки, боя с тенью и холодных обливаний.

      Готовя себе легковатый для отвыкшего от аскетизма организма завтрак, я почувствовал давно забытое напряжение в мышцах. Я с радостью подумал, что завтра они будут жутко болеть, чем приятно напомнят о своем существовании.

      То, что я теперь просыпался по утрам один и шлепал босиком по холодному линолеуму в ванную, чертыхаясь и щурясь от солнечных лучей, имело свои плюсы. Я ни о чем не заботился, не напрягался, копил в себе силу и даже мог позволить себе носить любимые семейные трусы, которые моя любимая женщина не переносила на дух. И пусть не любит!

      Я откупорил банку яблочного сока с мякотью и стал задумчиво пить кислую жидкость, время от времени морщась – видимо, кислотность у меня повышенная, нужно на минералку переходить.

      Потом я не торопясь побрился, оделся и решил пройти пару остановок пешком. Светило пронзительное зимнее солнце, и к небу поднимались облачка пара от мерзнущих на остановке людей. Я позавидовал самому себе – мне не придется толкаться в автобусе и портить настроение. У меня есть время обо всем подумать.

      Впрочем, думать было пока не о чем – все утихло. Но надолго ли?

      Попав через два часа в кабинет к моему любимому начальству, я понял, что предчувствия меня не обманули.

      – Что, – спросил меня первым делом Штейнберг. – По собственному желанию заявление напишете или мне вас по статье уволить?

      Так – это уже серьезней, чем я думал. Что, мои подчиненные нажаловались на отсутствие начальственного пристального внимания и моей твердой, но справедливой руки? Интересно, у Штейнберга, может, и в пельменной весь персонал подкуплен?

      – Конечно,