Копчёная селёдка без горчицы. Алан Брэдли

брошей Харриет, журчала из ее уст так же радостно, как гомон ручья.

      – Ты не имела права брать ее из гардеробной твоей матери, – произнес отец, и на миг его холодные голубые глаза устремились на мою сестру.

      – Прости, – ответила Фели. – Я хотела надеть ее в церковь в воскресенье, чтобы произвести впечатление на Дитера. Это неправильно с моей стороны. Мне следовало бы попросить разрешения.

      «Неправильно с моей стороны»? Я услышала то, что услышала, или у меня слуховые галлюцинации? Скорее солнце и луна пустятся в веселую джигу в небесах, чем одна из моих сестер извинится. Просто неслыханно.

      Дитер, о котором упомянула Фели, – это Дитер Шранц с фермы «Голубятня», бывший немецкий военнопленный, решивший остаться в Англии после прекращения военных действий. Фели имела на него виды.

      – Да, – сказал отец. – Тебе следовало бы.

      Когда он снова обратил внимание на меня, я не могла не заметить, что складки во внешних уголках его глаз – складки, которые, как я часто думала, придают ему аристократичность, – были еще тяжелее, чем обычно, делая его печальным.

      – Флавия, – произнес он усталым, невыразительным голосом, ранившим меня сильнее, чем острое оружие.

      – Да, сэр?

      – Что с тобой делать?

      – Извини, отец. Я не хотела разбивать брошь. Я уронила ее и случайно наступила, и она просто раскололась. Боже, должно быть, она была очень старая, раз оказалась такой хрупкой!

      Он почти незаметно вздрогнул, и за этим последовал один из тех взглядов, которые подразумевают, что я коснулась темы, закрытой для обсуждения. С долгим вздохом он посмотрел в окно. Что-то в моих словах заставило его сознание улететь куда-то в холмы.

      – Хорошо ли ты съездил в Лондон? – отважилась я. – Имею в виду на филателистическую выставку?

      Слово «филателистическая» быстро вернуло его к реальности.

      – Надеюсь, ты нашел несколько приличных марок для своей коллекции?

      Он издал еще один вздох, на этот раз напоминающий предсмертный хрип.

      – Я ездил в Лондон не покупать марки, Флавия. Я ездил продавать.

      Даже у Фели перехватило дыхание.

      – Наши дни в Букшоу, возможно, подходят к концу, – сказал отец. – Как вы хорошо знаете, дом принадлежал вашей матери, и когда она умерла, не оставив завещания…

      Он развел руки в жесте беспомощности, напомнив мне наколотую на булавку бабочку.

      Из него так внезапно вышел воздух, что я едва могла в это поверить.

      – Я надеялся отвезти ее брошь к кому-нибудь, кого я знаю…

      Несколько минут его слова не могли до конца дойти до меня.

      Я знала, что в последние годы содержание Букшоу стало довольно разорительным, не говоря уже о нависшем налоге на наследство и прочих налогах. Годами отец умудрялся отчаянно защищаться от «рычащих налоговых инспекторов», как он их именовал, но теперь волки, должно быть, снова