Капкан для пилигрима. Андрей Владимирович Останин

енько такого не испытывал, забывать уж стал, каково это – под линзой микроскопа на холодном стёклышке ёрзать.

      Поморщился с досадой. Что за блажь в голову вступила, хуже прострела в поясницу? Погулять захотелось! Вызвал бы прямо к дому атмосферник и долетел до министерства без приключений. А теперь думай-гадай, кому приспичило слежку устроить? Дело это хлопотное, недешёвое, сноровки требует, а значит причина нужна серьёзная. Да только нет её, причины-то. По крайней мере на поверхности не плавает.

      Матвей вздохнул, демонстративно огляделся по сторонам – всем, кроме той, откуда по спине взглядом мазнули. Ни к чему людей нервировать, у них дело серьёзное, и так на взводе. Да и поди знай, опять же, что за люди к хвосту прицепились, хуже репьёв на пустыре? Хорошо, если профессионалы, дёргаться без нужды не станут. А если босота уличная? Понять не успеешь, откуда прилетит, а главное – за что? Во внешности нет ничего примечательного, для бандитов лакомого. Однако-ж…

      Народу на улице негусто. Да и то сказать: чего тут шарахаться? Хочешь свежим воздухом подышать – поверху летай. Да не между домов, а повыше, повыше. Здесь же, в каменных, городских ущельях, на самом дне, воздух спёртый, тяжёлый, спрессованный. Вдыхаешь – точно шершавые куски в глотку пропихиваешь. Ну и запах, понятно, соответствующий. Откуда тут свежести взяться, на самом дне? И люди такие же: спрессованные, несвежие, словно неживые. Не гуляют – добираются, кто куда. И стараются поскорей.

      Чтобы от местного люда не отличаться, Матвей выбрал для прогулки одежонку попроще: брюки да рубашку. Всё просторное, не жмёт, не давит. Крепкую, рослую фигуру не спрячешь, конечно, однако и не выпячивается особо, окружающих мужчин не раздражает. А если ещё ссутулиться слегка, то встречные и улыбаться начнут. Свой человек, издалека видать, а свои бандитам неинтересны вовсе, у них взять нечего. Те, у кого есть, что взять, пешком не ходят, не дурные. На атмосферниках летают, с презрением под ноги поглядывают. Спокойнее там, наверху, и благородный имидж не страдает.

      Матвей решительно кивнул – будем считать, что профессионалы на хвост присели, всё о том говорит. А коли так, не грех и самому потренироваться, тряхнуть стариной. Только подумал – тут же усмешкой губы скривил, головой с досадой дёрнул. Какое выражение мерзкое, как ведь и в голову пришло? Не такая уж и старина! А если бы и была, то лучше вовсе не трясти без нужды. Такое может вытряхнуться, стыда не оберёшься.

      Спокойно, словно действительно на тренировке, свернул в боковую, узкую улочку, зашагал размеренно, не спеша. Здесь людей оказалось не в пример пожиже, и сортом пониже. Хотя, куда уж ниже-то? Теперь бы ещё во дворик углубиться, там любопытных глаз отродясь не водилось. В подобных местах любопытничать – себе дороже.

      Шагов через десять сыскался такой дворик, подходящий донельзя: глухой, угрюмый, вонючий и безлюдный – классика жанра. Запах, словно после недавних разборок ещё не всех холодненьких собрали. В дальнем углу, сплюснутого глухими стенами, двора, кусты чахленькие наросли – вот оттуда и тянет, похоже. Широкие, серые листья грязным тряпьём развесились, а что за ними скрыто, лучше и не гадать.

      Матвей резко метнулся в сторону, прижался широкой спиной к щербатой стене, укрылся за каменным выступом. Минуты не прошло – ворвался в вонючую, вязкую тишину первый преследователь. Совсем молодой парень, лет двадцать пять от силы. Да и понятно: кто спеца в возрасте улицы топтать пошлёт? Молодняка под рукой всегда хватает.

      Парнишка мгновенно понял, что влетел в тупик, поспешно затормозил, завертел головой, заозирался затравленно. Какая уж тут скрытая слежка? Набились в тесный дворик как пауки в банку. Из-под растрёпанных, светлых волос обожгло Матвея голубеньким, ошарашенным взглядом. Извини, красавчик, некогда с тобой в гляделки играть. С девками поиграешь, после смены.

      Матвей, точно бесплотная тень, скользнул за спину растерявшегося паренька. Сам виноват. Кто же с разбегу в незнакомое место залетает? Лёгким, выверенным движением приземлил противника на колени, развернул лицом к арке, откуда его товарищи вот-вот показаться должны. Прикрылся податливым, безвольно обвисшим, телом, словно щитом. Широкую ладонь левой руки на белобрысую макушку положил, придавил слегка; правой снизу подбородок паренька облапил. Тряхнул, словно для проверки, а на самом деле – для понимания. Парнишка понятливо затих, даже глубоко дышать перестал; цедит вонючий воздух потихонечку, точно обжечься боится. Сейчас одного движения мускулистых, Матвеевых рук вполне хватит, чтобы глупую башку с насеста позвоночника сдёрнуть. А попробуешь освободиться, так сам себе шею свернёшь. Вдвойне обидней.

      Товарищ у белобрысого оказался один, но матёрый, не щеночек на службе. Приземистый, широкий, опасный. Руки длинные, ухватистые; уши к бритой голове плотно прижаты, без просветов; глаза маленькие, чёрные, немигающие и взгляд острый, словно спица. Такого лучше близко не подпускать, издалека отстреливать. Дольше проживёшь. В левой руке у приземистого обнаружилась чёрная трубка – нейробич. Уверенно можно сказать, что есть у него и посерьёзнее игрушки, не зря же комбинезон на два размера больше носит. В таком балахоне целый арсенал можно разместить, никто и внимания не обратит. Но работать начнёт бичом, и напарника