Перстень Лёвеншёльдов. Сельма Лагерлёф

того, кто поведет меня за собой вопреки моей воле. Я хочу познать в сердце моем столь сильную любовь, чтобы мне самой трепетать пред ним. До сих пор я знавала лишь такую любовь, над которой смеется мой разум.

      Ее присутствие придавало огня беседе, крепости – вину. Ее пылкая душа вселяла жизнь в смычки скрипок, а парящий полет танца был всего сладостней и пламенней на тех половицах, которых касалась ее узенькая ножка. Она блистала в живых картинах, она была добрым гением комедий, ее прекрасные уста…

      Тсс, это не ее вина, никогда она не стремилась к этому. Виноват был балкон, лунный свет, кружевная вуаль, рыцарское одеяние, серенады… Бедные молодые люди были тут ни при чем.

      Все это, повлекшее за собой столько несчастий, было сделано тем не менее с самыми лучшими намерениями. Патрон Юлиус – мастер на все руки – сочинил и поставил живые картины, замыслив, что Марианна сверкнет в них во всем своем блеске.

      В театре, устроенном в одной из больших гостиных Экебю, сидели гости, а было их не меньше ста, и смотрели, как на сцене странствует по темному ночному небу золотая луна Испании. Вот Дон Жуан крадется по одной из улиц Севильи и останавливается под увитым плющом балконом. Он переодет монахом, но из-под полы монашеского плаща виднеются блестящий клинок шпаги и вышитая манжета.

      Переодетый монах запел:

      Мне женских губ неведом жар,

      Неведом сладкий вкус вина

      За дорогим обедом,

      И взгляд, что полон тайных чар,

      И краски нежная волна,

      Что мной невольно зажжена, —

      Мне их язык неведом.

      Явясь, сеньора, на балкон,

      Напрасно б вашей красотой

      Монаха вы смущали.

      Одной Мадонне служит он,

      Он выбрал крест и плащ простой,

      И чистой веры крин святой,

      Чтоб утолять печали.

      Когда он умолк, на балкон вышла Марианна – в черном бархатном наряде и кружевной вуали. Склонившись над решеткой балкона, она медленно и насмешливо запела:

      Зачем вы здесь в полночный час,

      Святой отец, какой обряд

      Вы здесь творите ныне?

      А потом вдруг песня ее зазвучала тепло и живо:

      Беги! Увидеть могут нас!

      Блеск шпаги привлекает взгляд,

      И звона шпор не заглушат

      Молитвы и амини![15]

      При этих слогах монах сбросил плащ и под балконом предстал в рыцарском одеянии из шелка, шитого золотом, Йёста Берлинг. Невзирая на предупреждение красавицы, он, ее словам вопреки, вскарабкался наверх по одному из столбов, поддерживающих балкон, перемахнул через балюстраду и, как было предопределено патроном Юлиусом, упал на колени к ногам прекрасной Марианны.

      Чарующе улыбаясь, она протянула ему руку для поцелуя, и пока эти двое, всецело поглощенные любовью, не отрывали глаз друг от друга, занавес упал.

      А пред ней по-прежнему стоял на коленях Йёста Берлинг с нежным, как у поэта, и бесстрашным, как у полководца, ликом;

15

 Перевод Д. Закса.