Иван Тургенев и евреи. Марк Уральский

стоит позиция в «еврейском вопросе» Николая Лескова[15], земляка-орловца и горячего поклонника Ивана Тургенева[16], о котором он сказал немало теплых слов[17].

      Из всех русских классиков ХIХ в. Лесков больше всех, демонстрируя широкую осведомленность, писал о евреях[18]. В его рассказе «Владычный суд» (1876) евреи изображены с несомненным сочувствием, а позднейшая «Повесть о Федоре-христианине и его друге Абраме-жидовине», обработка сюжета из древнерусского «Прулога», в силу своего филосемитского пафоса вызвала ярость обер-прокурора Синода Победоносцева и после журнальной публикации не переиздавалась.

      Будучи воцерковленным православным и вполне «почвенником», Лесков, однако, выказывал двойственное отношение к еврейству <…>: с одной стороны, он выставляет на «суд» «жидовскую неправду» («Владычный суд»), с другой – стремится уяснить особенности еврейского национального характера и исторического бытования евреев в России для того, чтобы найти пути решения еврейского вопроса («Еврей в России») [ЛЕВИН С.][19]

      В 1880–1885 гг. Лесков опубликовал целый ряд статей, описывающих жизнь и обычаи российских евреев из черты оседлости: «Религиозные обряды евреев» (1880), «Обряды и суеверия евреев» (1881), «Книга Кагала» (1882), «У евреев», «Кучки», «Еврейская грация (Вербный день у евреев)», «Радостный день у евреев (последний праздник осени)», «Религиозные иллюминации у евреев», «Еврей в России. Несколько замечаний по еврейскому вопросу» (1884), «Еврейские хедеры и меламеды» (1885) и благодаря этим публикациям зарекомендовал себя в качестве «эксперта» по вопросам, связанным с обычаями и религиозными верованиями евреев. Характер этих публикаций Лескова был в целом «ознакомительный», автор, по его словам, стремился, чтобы они были «по возможности веселы и незлобивы» [ЛЕВИН С.]. Лесковскую позицию в этих статьях можно сформулировать следующим образом: евреи для русского православного человека – народ чужой, чуждый «в Духе», порой «зловредный» в сожительстве, но ссориться с ними и притеснять их негоже, в первую очередь из соображений справедливости и во имя столь чаемого русским народом братства во Христе:

      для себя я имею мнение, что лучше жить братски со всеми национальностями, и высказываю это мнение; но сам боюсь евреев и избегаю их. Я за равноправность, но не за евреев [ФАРЕСОВ].

      Иван Тургенев, не претендуя на роль пророка в своем отечестве и избегая участия в публицистической полемике, всегда, как писатель и мыслитель, оставался «глубоким и честным аналитиком русской жизни» [РЕБЕЛЬ Г. (I). С. 7], радеющим за честь и достоинство человеческой личности.

      В мое молодое время, – говорил Тургенев, – …слово «либерал» означало протест против всего темного и притеснительного, означало уважение к науке и образованию, любовь к поэзии и художеству и, наконец, пуще всего, – любовь к народу… [РПРОП. С. 256].

      Евреев, в отличие от своего собрата по перу, он не

15

Отметим, что «Лесков – совершенно оригинальное лицо русской литературы: он не народник, не славянофил, но и не западник, не либерал, не консерватор» [ГОРЬК-СС. Т. 24. С. 235].

16

Имя Тургенева не сходит со страниц беллетристики и публицистики, эпистолярного наследия и воспоминаний Лескова на протяжении всего его творческого пути <…>. Нередко в художественную ткань лесковского текста органично вплетаются тургеневские цитаты, созвучные настроению «позднего» Лескова и идейно-художественному пафосу его произведений [НОВ-СТРОГ. С. 99].

17

См., например: «В Орле увидел свет Тургенев, пробуждавший в своих соотечественниках чувства человеколюбия и прославивший свою родину доброю славою во всем образованном мире» [ЛЕСКОВ].

18

Лесковский трактат «Еврей в России» (1883) – исследование этносоциального и этнопсихологического характера о евреях и «еврейском вопросе», не имеет себе равных в русской публицистике ХIХ в. по глубине и основательности.

19

Впервые Лесков познакомился с евреями в возрасте 10–12 лет. В поле, неподалеку от родительской усадьбы, на хуторе Панино Крамского уезда Орловской губернии он с младшим братом встретил троих людей в лохмотьях, принятых им за беглых каторжников. Мальчик пожалел оборванцев и предложил им погреться в риге, так как стояла суровая зима. Один из них сказал: «Мы не каторжные, но мы хуже… Мы жиды!». Наверняка маленький Лесков не знал, что это значит, ибо в центральной России, вдали от губерний черты оседлости в 40-х годах XIX в. евреев практически не было, и непонятно, как оказались там трое еврейских бродяг. Однако этот эпизод настолько сильно врезался Николаю Семеновичу в память, что более чем 40 лет спустя он сделал запись (в виде незаконченного наброска) об указанном происшествии [МИНДЛИН].