Эстетика бродяг. Стас Колокольников

учитель, а оказалось − это лагерь Шмидта в Арктике. В общем, можете считать меня психом, но мне звонило прошлое, и я с ним разговаривал.

      Довольно долго я наблюдал за жизнью, как за кораблем, пущенным внутрь бутылки. Тогда я забрасывал наживку, чтобы выловить чью-нибудь живую душу, а теперь сам мудохался на собственном крючке с пеной у рта. К чему это я? Ах, да, да, прошло то время, когда я с радостью осознавал, что опять пропитан вином и табаком, словно старая веселая шамовка. Теперь я хотел молока.

      Надо отметить ради справедливости, что я всегда любил чистую воду, квас, зеленый чай, соки и морсы. А пить чью-то кровь меня заставляли обстоятельства.

      Отличная выдалась погода, подумал я, глядя между крыш на бегущие по небу барашковые облака, как сверху на меня посыпался мелкий строительный мусор. Схватившись за глаза, я сделал несколько судорожных шагов в сторону и чуть не свалился в открытый колодец.

      Внизу кто-то копошился.

      − Эй, кто там? − позвал я.

      − Попался! − раздался из колодца довольный голос.

      За мной гонялось только прошлое, и попасться я мог только ему.

      − Ты как туда попало? − присев на корточки и вглядываясь в темноту, спросил я.

      − Тебя подстерегало. Да вот зазевалось и свалилось. Помоги выбраться, − попросила темнота из колодца.

      − Да я скорее тебя еще чем-нибудь присыплю сверху.

      − Послушай-ка, дружок, объясни, в чем дело, − взмолился голос. − Чем я тебе не угодило? Между прочим, я именно твое прошлое, а ни чье-то еще.

      − Да к чему ты мне? − отмахнулся я. − У меня теперь другая жизнь начинается.

      − Я тебе покажу другую жизнь! − зачертыхалось прошлое. − Вот вылезу, достану тебя. Тогда посмотрим, что это за другая жизнь.

      Я захотел было плюнуть в колодец, но передумал. Помочился чуть в сторонке и пошел дальше, пересекая город по причудливой траектории. С каждым шагом восторг и свобода охватывали мое сердце – казалось, я переступаю барьер, державший меня на пороге нового мира. Ничего не замечая, я бродил опьяненный этим чувством.

      Улицы начали погружаться в темноту, когда в городе поднялся сильный ветер. Он дул в спины прохожим и люди, точно парусные суденышки, двигались быстрее, чем обычно. Деревья тревожно махали им вслед ветвями, можно было подумать: с кем-то из них они прощаются навсегда. И только светлые маяки окон, прыгающие между веток, внушали покой.

      Повсеместное движение воздуха, который на востоке считался хранилищем жизненной энергии тела, принесло меня к темной башне. Ветер толкал меня до самого порога недостроенной пятнадцатиэтажной высотки. Подниматься по мусорным ступеням было тяжело, но сквозь проемы для окон светила луна. Иногда чудилось, что она напевает:

      на высокой башне много печального ветра…

      Оказавшись наверху, я почувствовал, что дул не просто ветер. Он был с легким градусом, словно сидр. Он задувал в нос, от чего голова начинала кружиться, и по телу бежали мурашки. Я стоял на краю крыши и был уверен, что если меня сдует, то я не упаду и не разобьюсь, а меня унесет ветром. И я буду еще один самый настоящий унесенный