Записки капитана флота. Василий Михайлович Головнин

зрителей, что нас, так сказать, забросали бы грязью. И так мы, не находя никакого средства к спасению, решились ожидать, когда нас сведут всех вместе, и тогда уже помышлять о побеге.

      На другой или на третий день после сего происшествия, когда дежурный чиновник, лекарь и переводчик во время обыкновенного утреннего своего посещения занимались с господином Муром и расспрашивали его о русских словах, Алексей несколько раз проходил по коридору подле решетки моей каморки, глядел на меня пристально, изредка посматривая на японцев, и, казалось, хотел мне тайно от них что-то сообщить, но когда я начинал с ним говорить, то он ни слова не отвечал. Наконец, сыскав случай, когда японцы на нас не смотрели, вдруг бросил ко мне сквозь решетку завернутую бумажку. Я тотчас наступил на нее ногой и стоял на одном месте, пока японцы не ушли, потом, взяв ее, нашел, что в нескольких лоскутках бумаги завернуты были небольшой гвоздик и записка, гвоздем писанная. Подписана она была Хлебниковым, но я не мог разобрать оной, сколько ни старался. Черты многих слов были неявственны, я только мог прочитать в разных строках следующие слова: «Бог», «надежда», «камчатский исправник Ламакин», «Алексей», «курильцы», «будьте осторожны» и несколько других. Я не мог вообразить, что бы значила эта записка. Если господин Хлебников пишет о деле, что и должно быть, то какую связь имеет с нашим делом какой-то Ламакин, о котором мы отроду не слыхивали?

      Наконец я начал бояться, не лишился ли он ума. Мысль эта жестоко меня беспокоила: потерять лучшего и благоразумнейшего из товарищей для всех нас было горько. Когда Алексей пришел опять в наш коридор вечером, я спросил его: «Не потерял ли ума господин Хлебников, и что значит записка его, которой я разобрать не мог?» – «Нет, после все узнаешь!» – сказал он и опять оставил нас в величайшем недоумении. Я сообщил сие обстоятельство господину Муру, но записки послать было невозможно; он также не постигал, какую роль неизвестный нам Ламакин мог бы играть между японцами и нами.

      Напоследок 4 сентября повели нас опять в замок, где, по обыкновению, до представления градоначальнику посадили на дворе на скамейки и дали курить табак. Тут мы имели случай свободно говорить, и господин Хлебников открыл нам ужасную тайну, в которой Алексей ему признался. Она состояла в том, что, когда японцы, захватив с лишком за год пред сим Алексея и его товарищей, расспрашивали их, зачем они приехали, то курильцы, вместо вымышленной ими басни, которую они нам рассказывали на «Диане», объявили японцам, что их послал камчатский исправник Ламакин высмотреть японские селения и крепости, а на вопрос их, зачем ему это надобно, они отвечали, что на другой год (то есть точно в то время, когда мы пришли к их берегам, как будто нарочно, чтоб подтвердить показание курильцев) придут к японцам из Петропавловской гавани семь судов: четыре в Матсмай, а три на Итуруп, за тем же точно, за чем приходил Хвостов (не должно позабыть, что прежде сего слепой случай заставил нас попасть на число семь, говоря о судах, находившихся