Да воздастся каждому по делам его. Часть 3. Ангелина. Ирина Критская

начинающих распускаться флоксов и еще чего-то такого радостного, то ли парного молока, смешанного с легким запахом навоза, то ли вишневого варенья окутал, и на какую-то секунду, заставил забыть о боли.

      На перроне стояла мать, и держала за ручку кругленькую глазастую кудрявую девчонку в вышитом фартучке.

      Слезы застилали глаза…

      Глава 4. Кувшинки

      Всю дорогу Ирка висела обезьянкой у Гели на шее и щекотно дышала. Она вцепилась в мать ручонками и отпускать не хотела. Так они и дошли, по очереди волоком перетаскивая чемодан по пышной деревенский пыли. Жара уже стояла над степью, дремотно обволакивая придорожные седые чертополохи и подсолнухи. Миновали цыганский двор, старую березу, которая вроде стала меньше ростом, но мощнее, коряжистее. Прошло то всего ничего, два года, а все вдруг показалось Геле совсем другим, стареньким, приземистым, жалким. Прямо перед домом, в небольшой лужице, оставленной ночным дождём и чудом не испарившейся на такой жаре, сидел смуглый, кудрявый пацаненок, чуть постарше Ирки и ляпал замузганными ручонками по грязи. Он вытаращил огромные синие глазюки и смотрелна чуднУю процессию, ползущую мимо.

      – Офка.

      Ирка попыталась выскользнуть из Гелиных рук.

      – Офка!

      –Это Вовка, Райкин. Там у них целый питомник, понародили и бабке сбросили. Райка, слышь, вся синяя ходит, муж лупит ее, что сидорову козу, тут милиция даже приезжала, уж не знаю кто вызвал. И Чергэн тоже своего малого притащила.

      Анна устало прислонилась к калитке палисадника, вытерла пот.

      – У нее второй-то в таборе помер, говорят – лошадь затоптала, их же. И вроде помешалась она, дурная стала, никого не узнает, все карты кидает, целыми днями, да на коне носится по степи. Я сама не видела, но люди говорят. Ты вот что. Тут этот, цыган твой набегами бывает, дитю возит всякое, так не лезь. У тебя муж, ребенок, хватит, побегала. А то он все глазами на твое окно стрижет со двора, я тут занавеску у тебя вешала, видела его.

      Геля молчала, только гладила по кудряшкам, обнявшую ее за коленки Ирку.

      – Черный стал, что ворон. Горбатый, худой. С бородой еще, лохматый черт. Злой, говорят, как подменили его, то ли порча, то ли беда ломает. Держись подальше, Ангелин, добром прошу. Кстати, Виктор приезжает десятого трехчасовым. Сказал, хочет развод получить. У него там пассия. Сама виновата, такого мужика упустила. Не давай развод, дурында, так и будешь мотаться приблудой, у вас дочь.

      – Мам, пошли. Ирка устала, да и я. Потом поговорим.

      Помолчала, с силой потянула калитку, еле открыла.

      – Пусть. Он свободен, мам. Не хочу…

      Во дворе, в благодатной тени двух огромных вишен стояла Пелагея, сложив руки под фартуком на сильно пополневшем животе. Увидев Гелю, растрогалась до слез.

      – Детка ты ж моя, золотэнька. Бог дал, ведь приехала. Дед-то придет сейчас, на рынок пишол, за хлибом. Ох, ты же наша ридна, как же мы тоби ждали. Иды, раздэнсь, там тоби чистенько мать все кинула, иды. Ирусь, ходи до бабы, пусть мамка виддохнет.

      Забрав совсем размякшую от жары девочку, Анна пошла во двор и уложила