Откровение. Юрий Никитин

потому что на вопрос за спиной: «Кому шьешь?» – брякнул сдуру: «Черту!» – и вынужден был держать рыцарское слово, но одно дело – отдать пояс, другое – любимую женщину!

      Он в отчаянии огляделся. Калики нет, пьянствует с челядью. Хотя понятно, что посоветует: да пошли, мол, этого смоленого в то место, где черное солнце светит, только и всего! Какое еще слово? Да еще перед мертвяками? Побывал бы в рыцарской шкуре… Хуже того – в королевской.

      – Я обещал, – проговорил он с трудом, – хоть и несколько опрометчиво… рыцарю, но за обещанным явилась какая-то осмоленная свинья из преисподней. Пусть рыцарь и приходит, тогда и поговорим.

      Он перевел дух, огляделся. Все сгрудились у стен, женщины прятались за спины могучих рыцарей. Гудвин, черный как ночь, проскрежетал страшно:

      – Разве… меня… кто лишал… рыцарского звания?

      Томас отпарировал:

      – Сейчас соберем совет и лишим! Только и всего.

      – Не… сможешь, – ответил Гудвин. – Я… я… рыцарь.

      Щека лопнула, мясо вывернулось багровыми краями, но кровь потекла черная как смола, а запах горелого мяса стал густым и едким. Женщины вскрикивали, выглядывали из-за спин мужчин. Макдональд кашлянул, покосился на благородного Эдвина. Дядя Томаса стоял бледный, губы вздрагивали. Он ощутил на себе взгляды, в лице было отчаяние, страстное желание помочь племяннику, но лишь вздохнул и сказал хрипло:

      – Да и… De mortues aut bene, aut nihil…

      А Макдональд, приободренный поддержкой ученого рыцаря, добавил с неловкостью:

      – Да и не просто мертвый, умереть можно и от обжорства, а убитый. Благородным мечом, а не мельничным жерновом простолюдина, как стряслось с… запамятовал имя, помню только кличку… гм…

      Он умолк, Томасу показалось, что толстая дубленая кожа старого рыцаря чуть изменила цвет, словно бы престарелого боевого рака окунули в кипяток, но кличку назвать вслух не решился. Гудвин же развернулся в сторону сгрудившихся мужчин:

      – Я вынужден… обратиться к… рыцарству…

      Он скрежетал, пытался выговорить что-то еще, но из рассеченного рта вылетали только хриплые звуки. Потекла зеленая слюна. В зале послышался вскрик, еще одну женщину четверо мужчин торопливо понесли к выходу.

      Старый Макдональд оглянулся на молчащих рыцарей. Лицо старого воина было суровым, но спина гордо выпрямленной, грудь широка, от всей фигуры веяло знатностью и благородством:

      – Я думаю, что выражу общее мнение… Да-да, мы ведь живем сообразно чести, а не простой целесообразности. Будь ты простолюдином, то должен дать по ушам этому обгорелому и забыть о нем, но согласно чести обязан сдержать слово! Ибо этот обгорелый является правопреемником рыцаря, которого мы знали. К тому же, как видим, он и в аду помнит о рыцарском слове, о наших обычаях и обетах. Так неужто ж мы, рыцари Пресвятой Девы Марии, забудем о наших клятвах верности и чести?

      Томас скрипел зубами, смотрел с ненавистью. Ну да, как он забыл, что обгорелый Гудвин по материнской линии в дальнем родстве с этим трухлявым пнем! А какая верность королю,