Сказка про наследство. Главы 1-9. Озем

Кортубина. Максим Елгоков опять же в Кортубине, дети Полины в Москве, следом подтянулись правнуки.

      Юлия ушла с комбината в начале девяностых, когда стало ясно, что все кортубинские передряги не есть случайные всплески, временные обстоятельства, а всерьез и надолго. Все рушилось подобно карточному домику, и ничего не предпринималось, чтобы предотвратить падение – значит, это кому-то было выгодно. Выгодно, чтобы государственные фабрики, заводы оказались бесхозными, беспомощными. Выгодно, чтобы массы людей (в том числе умных, образованных, способных сделать выводы – огромный советский инженерный корпус) озаботились бы исключительно элементарным пропитанием и радовались любому брошенному куску. Помните, как мы, наивные совки услышали тогда впервые знаменательную фразу: вы еще за миску супа работать будете! Пророчество исполнилось быстрее, чем успели в него поверить. Все так. Положение на КМК нисколько не отличалось от других металлургических гигантов – фактическое замирание производственной деятельности, систематические задержки зарплаты. Ну, домну-то не остановишь, не заглушишь, а насчет прочего… Когда комбинатовцы столкнулись с вынужденным отпуском без сохранения зарплаты – эдакой диковинкой! – а еще с таким термином – вынужденный прогул (ВП) – никто не верил, говорили:

      – Да не может быть! Не может остановиться комбинат. Не может умереть целый город… Меня не могут отправить в ВП – я ведь не бездельник или бракодел, бессовестный прогульщик, пьяница. Я нужен предприятию!

      Общая наивность была успешно посрамлена. Озаботились непосредственно металлургическим производством, которое нельзя было остановить – там еще теплилась жизнь, люди трудились, но зарплату не получали. Прочий персонал – конторских служащих, ИТР, работников неосновных цехов отправили в ВП и выключили за ними свет. В то страшное время в темноте, без освещения потонул весь Кортубин. И обнаружилось, что ЦЗЛ – отнюдь не жизненно важное подразделение комбината, без него вполне можно обойтись – ну, по крайней мере, не в прежнем качестве. Юлия тогда уже вышла на пенсию и даже немало переработала, удостоилась всех званий и наград, ее муж Василий Петрович сидел дома в Коммуздяках, и здоровье начало его серьезно подводить. Он даже успел помереть, а неугомонная Юлия не мыслила себя без работы, что для нее означало выпасть из гущи напряженной целенаправленной комбинатовской жизни. Но решала не Юлия – решили за нее. Она продолжала приходить в лабораторию, которую сама же создала, и проводила смену от звонка до звонка, выполняла какую-то работу – дописывала отчеты, ревизовала номенклатуру дел, подшивала бланки протоколов, проверяла оборудование, поливала цветы. Всеми силами отгоняла от себя мысль, что пришел подлинный крах – крах всего, что она делала прежде, чему верила и посвятила жизнь. Однажды ее упорную бессмысленную активность прервали – тихая невзрачная фигура с порога прошелестела равнодушным голосом:

      – Юлия