Добрый друг Декстер. Джефф Линдсей

своим обаянием. Я был обаятелен и мил на самом высоком мировом уровне. Но мне казалось, будто Доакс считал это фальшью, и моя сработанная вручную сердечность отлетала от него, как майские жуки от ветрового стекла машины.

      Это, естественно, вызывало у меня любопытство. Разве не интересно узнать, что представляет собой человек, ухитрившийся невзлюбить меня? Немного изучив сержанта, я понял причину его антипатии. Человек, не терпевший добродетельного Декстера, являлся афроамериканцем сорока восьми лет, и в количестве посвященных одному копу публикаций в нашем управлении с ним никто не мог сравниться. Это абсолютный рекорд. Если верить случайно услышанным мной сплетням, то он был армейским ветераном, а после прихода в полицию участвовал в нескольких перестрелках со смертельным исходом. Согласно выводам отдела внутренних расследований, применение оружия во всех случаях было оправданным.

      Кроме того, я обнаружил – и это, бесспорно, самое главное, – что где-то глубоко за той яростью, которой постоянно горели его глаза, слышится эхо смешка моего Темного Пассажира. Всего лишь едва слышный звон крошечного колокольчика, но у меня не осталось никаких сомнений. Сержант Доакс делил пространство с чем-то очень похожим на меня. Не буквально с тем же, а с чем-то подобным. С пантерой по сравнению с моим тигром. Доакс – коп и в то же время хладнокровный убийца. У меня не было бесспорных доказательств, но я был в этом уверен, еще даже не видя, как он сдавливает горло парню, переходившему улицу на красный свет.

      Разумное существо пришло бы к выводу, что он и я могли бы без труда найти общую почву: выпить по чашечке кофе, сравнить достоинства своих Пассажиров, обсудить производственные вопросы и поболтать о технике расчленения тел. Но нет. Доакс желал видеть меня покойником. А я, должен признаться, вовсе не разделял его точку зрения.

      Сержант Доакс работал вместе с детективом Лагуэртой во время ее вызывающей некоторые подозрения смерти. С тех пор его чувства ко мне успели перерасти в обыкновенную ненависть. Доакс был убежден, что я имею какое-то отношение к смерти Лагуэрты. Посыл абсолютно ложный и несправедливый. Я всего лишь выступил в роли наблюдателя. Чего же в этом плохого? Я, конечно, помог бежать настоящему убийце, но разве можно было ожидать иного? Кем надо быть, чтобы выдать своего родного брата? Особенно в том случае, когда он сработал так чисто.

      Живи сам и давай жить другим, твержу я. Или, во всяком случае, говорю так довольно часто. Сержант Доакс может думать все, что угодно, и меня это не колышет. Законов, ограничивающих мысли, пока еще очень мало, однако я убежден, что в Вашингтоне трудятся изо всех сил, чтобы ликвидировать этот досадный пробел. Одним словом, какие бы подозрения по отношению ко мне ни питал наш добрый сержант, я против этого ничего не имею. Но теперь, когда он, руководствуясь своими мыслями, приступил к действиям, моя жизнь разбилась вдребезги. Декстер Дрянной быстро превращался в Декстера Дебила.

      Почему? Как началась вся эта муть? Ведь я же всего лишь пытался остаться самим собой.