Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха. В. Э. Молодяков

известность под псевдонимом «Тьерри Монье») и Морис Бардеш (будущий зять и издатель наследия шурина) взяли в свои руки монархическую газету «L’Étudiant français», когда ее редакция попыталсь порвать с «Action française». Благодарностью стала аудиенция в Брюсселе у Генриха графа Парижского, сына герцога де Гиза, который возглавил Орлеанский дом после смерти своего бездетного старшего брата Филиппа. «Его положено называть “Монсеньор”, что произвело весьма комичный эффект на бедных демократов вроде нас, непривыкших к придворному обращению, – с юмором писал Бразийяк матери. – К нему следует обращаться в третьем лице, но ты понимаешь, что это слишком трудно и мы так не делали» (RBC, X, 470–471).

      Затем Бразийяк отправил в журнал «La Revue universelle», дочернее предприятие L’AF, эссе о Вергилии. Редакторы Массис и Бенвиль сразу заметили перспективного автора и порекомендовали его в L’AF. 1 мая 1930 г. Бразийяк, которому недавно исполнился 21 год, дебютировал на страницах самой читаемой интеллектуальной газеты Франции. Через год он стал ее постоянным обозревателем и вошел в команду «Je suis partout».

      Газета была коллективом единомышленников, хотя Бенвиль объяснял Массису: «Мы все здесь очень разные. У каждого свой взгляд на вещи, свои личные вкусы, свой образ мыслей, и мы не придираемся к деталям. Мы не либералы, но уважаем и любим свободу каждого из нас. Это и создает нашу гармонию» (МNT, 219). Разногласия не допускались только в главном. Моррас, которого политика никогда не разлучала с поэзией, оценил талант Бразийяка и, не навязывая свои вкусы, отдал литературную полосу газеты (учреждена 15 ноября 1928 г.) ему и его столь же юным друзьям, что в тогдашней прессе казалось немыслимым[56]. «Его критика не была моррасианской и не стала таковой. <…> Многие годы Монье и Бразийяк исподволь противоречили ему и даже открыто не соглашались, но Моррас закрывал на это глаза, пока дело не касалось жизненно важных вопросов политической борьбы или законов, традиций, прерогатив и догм “Action française”. <…> От Морраса он (Бразийяк – В. М.), несомненно, воспринял национализм, но прежде всего язык и мифологию, а не “интегральное”, то есть монархическое, учение. С подлинным чувством он говорил о Моррасе как о “человеке действия”, до последней минуты делавшем всё возможное, чтобы остановить войну, которая грозила Франции крахом»[57]. Запомним эти слова.

      До событий 6 февраля 1934 г., речь о которых пойдет в следующей главе, интересы Бразийяка были сосредоточены на литературе и театре, а не на политике. «Я не всю свою жизнь был другом Германии, – писал он 6 ноября 1944 г. в тюремной камере, ожидая суда. – Ничто в ней не могло привлекать меня, моррасианца, а значит традиционно воспитанного в недоверии к ее народу, не знавшего ни его языка, ни литературы, не сведущего ни в его истории, ни в искусстве. <…> У меня было простое любопытство к предвоенной Германии, к ее возрождению и мифам, к поэзии национал-социализма с ее гигантскими празднествами и вагнеровским романтизмом» (RBC, V, 596–597).

      На второй неделе сентября 1937 г. Бразийяк с друзьями, набрав заказов от парижских

56

Подробнее: Paul Renard. L’Action française et la vie littéraire. 1931–1944. Villeneuve d’Ascq, 2003.

57

Madiran J. Brasillach. P. 81, 83–84, 100–101.