Собор Парижской Богоматери (сборник). Виктор Гюго

все студенты. – Долой канцлера святой Женевьевы!

      – Эй! Иоахимде Ладегор! Э-гей! Луи Дагюиль! Э-гей! Ламбер-Гоктеман!

      – Ко всем чертям покровителя германской нации!

      – И капелланов капеллы с их серым меховым облачением! Cum tunicis grisis[13].

      – Seu de pellibus grisis furratis[14].

      – Ого! Профессора университета! Все красивые черные мантии! Все красивые красные мантии!

      – У ректора получился недурной хвост.

      – Право же, можно подумать, что это венецианский дож идет обручаться с морем!

      – Смотри-ка, Жан! Каноники Святой Женевьевы!

      – К черту каноников!

      – Аббат Клод Шоар! Доктор Клод Шоар! Вы, должно быть, ищете Мари Жиффар?

      – Она живет на улице Глатиньи!

      – Она греет постель королю распутников!

      – Она выплачивает свои четыре денье – quatuor denarios.

      – Aut unum bombum[15].

      – Вы хотите, чтобы она дала вам по носу?

      – Смотрите! Это едет Симон Сангэн, избиратель из Пикардии, а сзади сидит его жена.

      – Post equitem sedet atra cura[16].

      – Смелее, мэтр Симон!

      – Доброго утра, господин избиратель!

      – Спокойной ночи, госпожа избирательница!

      – Какие счастливцы – им видно все! – со вздохом проговорил Жан де Мулен, все еще цепляясь за завитки своей капители.

      Между тем книгопродавец университета Андри Мюнье нагнулся к уху королевского меховщика Жилля Лекорню.

      – Ну, право же, сударь, пришел конец света! – сказал он. – Никогда еще не видано было такой распущенности студентов. А всему виной эти проклятые новые изобретения – пушки, кулеврины, бомбарды, а в особенности книгопечатание – еще одна немецкая язва! Не будет больше ни рукописных сочинений, ни книг. Да, книгопечатание убивает книжную торговлю. Пришел конец мира!

      – Верно, верно! Это видно уж по тому, как бойко стал расходиться бархат, – заметил меховщик.

      В эту минуту пробило двенадцать.

      – А! – в один голос воскликнула вся толпа.

      Студенты замолчали; в зале поднялась страшная суматоха. Головы задвигались, ноги зашаркали, люди начали оглушительно кашлять и сморкаться; каждый старался устроиться поудобнее; затем наступила глубокая тишина. Все шеи вытянулись, все рты открылись, все глаза устремились к мраморной площадке. Но там не было никого. Только четыре сержанта, вытянувшись в струнку, продолжали стоять неподвижно, как раскрашенные статуи. Все взгляды обратились к эстраде, приготовленной для посольства; дверь была затворена, и эстрада пуста. Вся эта толпа ждала с самого утра, полдня, посольства и мистерии. Но лишь один полдень настал вовремя.

      Это было уж слишком.

      Подождали одну, две, три, пять минут, четверть часа – представление не начиналось. Эстрада оставалась по-прежнему пустой, сцена – немой. Нетерпение начало сменяться гневом. Послышались недовольные возгласы – правда, еще негромкие – и сдержанный гул голосов: «Мистерию! Мистерию!» Возбуждение росло. Буря, пока еще вызывавшая лишь ропот, готова была разразиться каждую минуту. Первая искра вспыхнула благодаря Жану де Мулену.

      – Мистерию,

13

С серыми туниками (лат.).

14

Или с серыми овчинными шкурами (лат.).

15

Или одну потасовку (лат.).

16

Сзади него черная забота (лат.).