Птицеферма. Татьяна Солодкова

вошедший Пингвин.

      Порываюсь подняться, но не успеваю – на меня наваливается тяжелое тело, потное, пыльное после целого дня на руднике. Как всегда: переоделся, но не помылся.

      Пытаюсь столкнуть его с себя, но тут же получаю ощутимый тычок под ребра.

      – Не рыпайся, дурная, – пыхтит куда-то мне в область шеи, задирает сарафан до самого живота, пристраивается.

      Закрываю глаза и… не рыпаюсь. Это правила игры, законы Птицефермы – отказывать своему мужчине нельзя. И все, что могу, – закрыть глаза и представить, что я не я, или я, но не здесь, или здесь, но не с ним.

      Закусываю губу так, что чувствую привкус крови. Терплю, только сжимаю пальцами край покрывала.

      Просто перетерпеть… Пара минут…

      – У-ух! Хорошо! – Кровать натужно скрипит, и с меня исчезает тяжесть чужого тела. Моя единственная удача состоит в том, что Пингвин – скорострел.

      Так и лежу, кусая губы, снова смотрю в потолок.

      Мне нечего сказать этому человеку, не в чем обвинить – он действует строго в рамках правил Птицефермы. Пингвин – хороший работник, и в качестве награды ему «подарили» меня. Поэтому он в своем праве.

      – Тетерев убился, – буднично сообщает Пингвин.

      Судя по шуршанию ткани, натягивает штаны. Не поворачиваю головы.

      – Вот мы пораньше и свернулись.

      Никак не реагирую.

      – Мы с мужиками – к реке.

      Не отвечаю.

      – Ну, я пошел… А, чуть не забыл! Футболку еще постирай. – Швыряет на пол и выходит.

      Хлопок двери.

      Удаляющиеся шаги.

      Тишина.

      Прикрываю глаза и сотрясаюсь от беззвучных рыданий. Кусаю кулак, надеясь, что боль отрезвит и поможет взять себя в руки.

      Слезы – пустое. Рыдать по себе – бессмысленно. Это Пандора, тут нет невиновных, мы все заслужили свой маленький тесный ад и будем вариться в нем, пока не сдохнем. Ад, в котором я существую почти два года.

      Тогда, два года назад, я открыла глаза в странной комнате без окон и вдруг поняла, что не помню о себе ровным счетом ничего. На меня смотрели чужие глаза с чужого лица. А это оказалось зеркало…

      Кто я такая, мне сказали позже – преступница, осужденная на пожизненное заключение на Пандоре, планете-тюрьме. Отсюда нет выхода. Это конечная точка моего маршрута.

      У меня больше нет прошлого, меня лишили имени. Теперь я – Гагара, часть лагеря «Птицы». Я – никто.

      «За мелкие нарушения на Пандору не попадают. А убийц и прочих права выбора лишают. И поделом. Раньше надо было думать», – сказал мне конвоир, последний не из «птичьего» сообщества, с кем я говорила.

      Раньше… Только такого понятия, как «раньше», ни для кого из нас нет – все, что было до Пандоры, стерто.

      Встаю и бреду к тазу с водой, предусмотрительно оставленному мною с утра на подоконнике – за день вода прогрелась на солнце. Ее немного, но, чтобы перебить запах Пингвина мылом, хватит.

      Вытираюсь. Некоторое время думаю, не переодеться ли, но в итоге так этого и не делаю – нужно спешить на кухню.

*