Режим Тишины. Маятник. Анастасия Павловна Соколовская

в этом месяце адвокату было совершенно не нужно, а именно к этому и приведет подобный настрой бывшего фельдшера.

      – И вы, как истинный фанат легенды, решили сохранить у себя, кхм… Неофициальную версию знаменитых мемуаров? Тогда зачем решили вывезти документ за пределы города? Знали ведь, что это противоречит Закону?

      – Я догадывался о незаконности своих действий, ваша честь. Однако, увезти дневник решил, потому что Володька, – он вновь осекся и поправил себя, – простите, Владимир Вишняковский, мой коллега и напарник по бригаде «Спас», мог по молодости своей совершить ошибку, в десятки раз более опасную, нежели мой проступок. Молодежь в наше время слишком привязана к информации, которую получает, и, увы, не привыкла держать ее в себе.

      Судья устало кивнул, принимая ответ. Заседание продолжалось, резкий голос прокурора сменялся приторной патокой адвокатских речей и все эти звуки, превращаясь в пыль, осыпались сверху на спины и плечи сидящих потоком терминов, статей и оправданий. Никому не нужных, никому не интересных слов, про которые вскоре забудут. Владименко молчит. Он знает, что его не оправдают и не надеется на чудо. Тех, кто зашел за грань, не щадят. Только вот он, почему-то, нисколько не боится своего последнего шага в Бездну.

      Руки, наполовину скрытые белыми манжетами мантии, вновь закопались в бумаги, лежащие перед ним. Светлое пятно на темном дереве трибуны. Запах старой бумаги и книжной пыли. Выцветшие буквы, ровными рядами на светло-голубых клетках. Аккуратные и строгие, как солдатики. Дневник, за которым охотились вот уже не первое десятилетие. Знаменитая тетрадь, непозволительно близко лежащая рядом с ним. Судья поднял голову и встретился взглядом со внимательными глазами человека, стоящего у входа в зал. И тот, чуть помедлив, отрицательно покачал головой, пристально глядя на то, к чему прикоснулись мозолистые пальцы хранителя Закона. И, покорный этому короткому жесту, Закон отступил прочь следом за судьей, ломая себе пальцы и сворачивая шею, дабы не глядеть больше на лежащее перед ним чудо.

      – Прошу встать. Суд удаляется для принятия решения!

      Судья вышел за дверь, осторожно прижимая к груди папку с заветным дневником. Из стоящего в углу кресла, так им любимого, навстречу поднялась фигура в черной сутане. Лицо, спрятанное под темной тканью, в полумраке походило на гротескную маску. Лишь глаза, острые и пронзительные, позволяли поверить в то, что перед ним – не робот.

      – Дневник, ваша честь. Где он?

      – У меня в руках, отец Себастиан. Я не читал его, клянусь…

      – Я знаю, ваша честь. Вы все сделали правильно. Как и всегда, впрочем.

      Тишина способна заполонять пустоту лучше любого звука. Звенящая, хрупкая и многоликая, отражающая красное и черное в одной цветовой гамме. Черный шелест, звон красных капель. Тишина впитает их чуть позже, когда кабинет опустеет окончательно. Сейчас она просто кружит два цвета рядом, смешивая и вновь дробя. Красное и черное. Палач и судья. Приговор и эшафот.

      Дневник