По берёзовой речке. Светлана Геннадьевна Леонтьева

на плечах изумрудный, неистовый и невозможнейший крест!

      Проливаюсь я в вас в золотой ваш запас, по нетленьям,

      по просторам, пространствам, в ваш мир, в ваш тугой Эверест!

      В ваш реестр, распечатки, закладки, Зюйд-весты, Норд-осты,

      в переезд, в переплав, в манифест и отъезд, и приезд!

      Я без вас не могу! Я без вас, словно ствол без берёсты!

      Я без вас, как без кожи! Тоска моё сердце доест!

      Вот чему я учила: князь Невский да песнь Святогора,

      про былинный я дух говорила, про старцев из монастырей!

      И пускай будет так. В этом мире я только опора,

      что из светлых светлей, из надёжных и добрых – добрей!

      ***

      Поэтесса, не пишущая стихи,

      не заворачивающая слова в кружева,

      где же коклюшки твои, крючки,

      где Араратов твоих синева?

      Нынче все стены мне – Иерихон,

      нынче любой плач мне, что высота,

      нынче Парнас мне – беда и заслон,

      каждую фразу снимаю с креста!

      И говорю: «За какие грехи

      дар твой отъят? Ты не пишешь стихи!»

      Ты, поэтесса, не пишешь, ты спишь!

      Вот погляди: чан глубок, в нём кишмиш.

      Я так себя отдаю на вино.

      Всю, сколько есть и неведом мне страх.

      О, как в давильне пьяняще-пьянО,

      о, как в давильне сладшайше-хмельнО:

      вы на моих потанцуете костях!

      Люди! Мной столько разъято небес!

      Люди! Мной вплавлено столько желез!

      Столько наскальных рисунков – владей,

      ей, поэтессе не пишущей, ей,

      наглухо заткнутой, словно кувшин

      обезволшебненный в мире пустот -

      обезлукойленный маленький джин.

      Тот, кто не пишет несчастней всех тот.

      Сам себе кладбище – холод и лёд.

      Вам поэтессам, кто пишет стихи,

      вам, кто терзал меня больно, но всё ж

      все я прощу наперёд вам грехи,

      только, прошу, не жалеть мёртвый дождь!

      Только, прошу, не жалеть мёртвый снег!

      Высказать правду сегодня для всех.

      Высказать правду и снова, и впредь

      на сто веков высочайших запеть!

      ***

      От сентябрьских птиц знобит в апреле.

      Вот я в лес захожу, где когда-то кукушки

      говорили со мной на моём акварельном,

      на льняном языке! Кружева и коклюшки

      были поводом плача и поводом песни.

      Я слова, словно сети, над миром вздымала.

      А сентябрьская птица – безкрыла, безвестна!

      Полуптица она, полугриб – мох и плесень.

      Все листы изжевала, и всё-то ей мало!

      Хоть не в сердце, так в пятку – пята Ахиллеса!

      Так цепляется старое, ветошь каркасов.

      Ах, Алёшенька, братец ты наш, Карамазов!

      Ах, Алёнушка, будет ли пьеса?

      В самом чреве пореза – иди и повесься!

      В этом мёртвом, сентябрьском узле,

      хотя, впрочем,

      вот он – Кесарь!

      Твои сбитые шапки времён Черубины.

      Твои смятые шторки, где вырваны небы,

      твои