Жизнь и смерть в «Дакоте». Инна Быкова

секс… Это все телевидение, друзья мои, реальность устарела и отжила, так что настоящему испугу места нет!»

      Ну, это он заливал, что не струхнул. Иначе он бы не стал нанимать после этого двух здоровенных горилл. А насчет телевидения – я уже в середине 60-х понял, что все в этом мире – showbiz. Только такие наивные души, как Синтия, этого не понимают, точнее не желают постигнуть эту очевидную истину. Мне вспомнилось, как в нашу пору молодого напора мой лучший друг Стюарт Сатклиф цитировал Шекспира: «Весь мир – театр, и люди в нем – актеры». Старина Стюарт знал, кто что сказал и любил вплетать в разговор умные изречения былых знаменитостей. Здорово это у него получалось! Так что я, создавая мой собственный театр реальности великого Леннона, кое-что у него позаимствовал. Получается, что уже в XVII веке умные люди понимали, как все закручено на нашей планете. Я и Энди просто модернизировали шекспировскую формулировку. Все осталось по-старому в этом лучшем из миров. Наличие миллиона газет, радио и телевидения по сути ничего не изменило. Технические штучки ничего не прибавили и не убавили в человеческом нутре. Все те же чувства волнуют души, все те же скандалы возмущают общественное мнение, те же пастухи пасут то же стадо. Бе-е-е-е, ме-е-е-е-е-е-е-е… А человек остается один на один с тем, что его гложет.

      Единственное по-настоящему большое изменение – скорость, с какой мы узнаем о событиях в разных уголках нашего мира: там-то свергли диктатора, там-то произошло землетрясение, где-то попался политик на взяточничестве, кумира публики забрали за понюшку кокаина, а у нас под носом застрелили протестующих студентов. И повсюду война без конца и без края… Господи, как мне все это надоело! Я не хочу больше участвовать в этом кровавом шоу!

      Шоу, все хотят шоу. Я хорошо помню, как Кошмидер, хозяин нашего клуба в Гамбурге, орал на нас: “Mach schau! Mach schau!” Меня это взбесило: я никогда не мог терпеть, когда мною командовали (потом то же самое выводило меня из себя на съемочной площадке: что я, робот что ли, что я должен выполнять чьи-то указания «стань здесь, иди туда». Я – Джон Леннон, я сам себе хозяин, и точка.). И от бешенства я начал прыгать, вертеться, размахивая гитарой, насколько позволял шнур, трясти головой и орать истошным голосом. Пол, Джордж и Стюарт сначала обалдело глазели на меня, но потом быстро включились в безумную свистопляску, и мы четверо (Пит от смеха едва попадал по своим ударным) дали нашему шефу вполне убедительную картину буйных сумасшедших, дорвавшихся до сцены. С этого момента мы не пели, а выкрикивали тексты песен, топая изо всей мочи в такт, дергаясь как от электрошока, – мы произвели, очевидно, благоприятное впечатление, потому что Кошмидер заткнулся и сел у бара тянуть свое пиво, а публика, которая до того не обращала на нас внимания, начала таращиться на сцену и прислушиваться. Потасовки в зале и выкрики постепенно прекратились, все глаза были обращены на сцену – мы захватили плацдарм и со временем закрепили нашу победу. Иной раз, когда мы чувствовали, что внимание зала от нас ускользало, мы устраивали потешные междоусобные потасовки на сцене: я против Пола или Стюарта, или