Проклятие рода Лёвеншёльдов. Сельма Лагерлёф

[19]

      Когда Карл-Артур впервые увидел усадьбу проста в приходе Креста Господня, ему пришла в голову мысль: именно так и должна выглядеть усадьба сельского священника – мирно и гостеприимно. Но при этом внушать почтение. Усадьба стояла довольно близко к тракту, к ней вела аллея, обсаженная вековыми, как и полагается в старинных имениях, липами. Зеленый забор, внушительные ворота и белая резная калитка, через которую можно видеть круглую клумбу, посыпанные гравием дорожки и длинный, выкрашенный красной фалунской краской двухэтажный дом с двумя одинаковыми флигелями: справа – для пастора-адъюнкта, слева – для семьи арендатора.

      И каждый раз, когда он смотрел на постоянно обновляемые газоны, на геометрически правильные клумбы, где все растения одинаковой высоты и посажены на одинаковом расстоянии друг от друга, на дорожки, где гравий разных цветов уложен в причудливый орнамент, на дикий виноград на крыльце, на умело драпированные шторы на окнах – ни одного окошка без шторы, – каждый раз ему казалось, что лучших символов скромного благополучия и достоинства и придумать невозможно. Все, все обитатели такой усадьбы должны понимать свой долг: в подобном месте надо жить честной, разумной, спокойной и порядочной жизнью.

      И никогда даже вообразить не мог, что именно он, магистр и доктор философии Карл-Артур Экенстедт, в один прекрасный день выбежит из усадьбы в съехавшей набок шляпе, размахивая руками и издавая нечленораздельные вопли.

      Он даже представить не мог, что он, магистр и доктор философии Карл-Артур Экенстедт, с грохотом захлопнет за собой мирную белую калитку и разразится диким хохотом.

      – Вы когда-нибудь видели что-то подобное? – начали перешептываться цветы на клумбах. – Это еще что за пугало?

      И не только цветы – ошеломленно зашумели деревья, по газону пробежала волна возмущения, как от порыва холодного ветра. Весь сад смотрел на него с удивлением и неодобрением.

      Не может быть!

      Неужели это он и есть, сын очаровательной полковницы Экенстедт? Сын образованнейшей женщины во всем Вермланде? Той самой, что пишет стихи, ничуть не уступающие стихам самой фру Леннгрен? Нет-нет, не может быть… этот сумасшедший – сын полковницы? Он будто только что побывал в преисподней, насмотрелся там всяких ужасов и чудом вырвался… да вырвался ли?

      Спокойный, ласковый, на редкость моложавый адъюнкт! Тот самый, чьи проповеди приходят послушать даже из соседних хуторов – настолько они красивы и поэтичны! Неужели это он, этот молодой пастор, только что выбежал из усадьбы с красными пятнами на перекошенной от ярости физиономии?

      Что? Пастор из церкви Креста Господня, где живут известные своей скромностью и тихим нравом слуги Господа нашего, выбежал из усадьбы в таком виде? Как вы можете утверждать подобную нелепицу?

      Представьте, да. Это он и есть. Мало того. Он бежит на проезжую дорогу – зачем? А вот зачем: твердо решил сделать предложение руки и сердца первой же попавшейся незамужней женщине!

      Да-да, это он и есть. Молодой пастор Экенстедт, получивший безупречное воспитание,