Нефрит. Огонь. Золото. Джун Ч. Л. Тан

приподнимая голову.

      Я выкладываю остатки украденной еды на стол и подхожу к бабушке.

      – Олд Пэнг любезно отпустил меня пораньше. Он знает, что тебе нездоровится, ама.

      Мне ненавистно лгать ей, но если ама узнает правду, будет еще хуже. Кудрявые седые волосы падают на лицо, когда она пытается принять сидячее положение, а я взбиваю подушки, чтобы ей было на что опереться. Жар, исходящий от ее тела, отчетливо чувствуется даже в зное пустыни.

      – Как ты себя чувствуешь, ама?

      – Лучше, – криво усмехнувшись, отвечает она и убирает пряди волос с моего лба. – Я больше о тебе переживаю: рано встаешь, тяжело работаешь.

      – Я в порядке. Мне не требуется много спать, – уверяю я бабушку, выдавливая из себя улыбку. – Сейчас соберу на стол.

      Промываю последнюю оставшуюся у нас горстку риса и варю на огне жидкую кашицу, доливая гораздо больше воды, чем требуется, чтобы блюда хватило на подольше. Пока мы едим, я рассказываю истории якобы с работы. Так поднаторела во лжи, что почти сама себе верю.

      Потом мы ложимся спать. Выжидаю около часа, на цыпочках возвращаюсь на кухню и, стараясь не шуметь, поднимаю половицу и достаю спрятанный под ней кожаный мешочек.

      – Ан?

      Я замираю на месте.

      – Думала, ты уже спишь, ама.

      – Что это ты делаешь? – спрашивает она, приближаясь шаркающей походкой.

      Слишком поздно что-либо скрывать. Я разжимаю кулак и показываю ей сверкающий в свете лампы нефритовый перстень. Провожу большим пальцем по серебряной гравировке с фэнхуаном – мифическим фениксом, который, по поверьям, обитает высоко в горах Удин на севере. Металл потускнел, оперение птицы потемнело. Под ее лапками имеется едва заметный перламутровый узор, частично выщербленный, и все же этот перстень – самое красивое из всех моих немудреных пожитков.

      Ама садится на пол и укрывает мне плечи одеялом.

      – Раздумываешь, не продать ли его? – Я киваю. – Не делай этого, – твердо возражает она. – Это фамильная вещь, единственное, что осталось тебе от родителей.

      – Я совсем их не помню, – возражаю я. Возможно, они меня бросили. Или давно мертвы. Память сохранила лишь смутное очертание чьего-то лица и звук голоса. Мои отец и мать.

      – Дорогое дитя.

      Ама устремляет на меня мутный взгляд своих серых глаз. Ее добрая теплая улыбка как путеводный маяк, направляющий через мрачные океанские глубины. Бабушка заключает меня в объятия, и я сразу же чувствую себя защищенной, несмотря на то, что из-за болезни она сильно исхудала и ослабла.

      – Зачем ты спасла меня? Почему не отдала в руки священников Дийе? – вопрошаю, нежась в коконе ее рук. – Почему не испугалась, узнав, что я наделена магией?

      – Потому что любая жизнь представляет ценность…

      – …И каждый ребенок заслуживает своего счастливого шанса, – заканчиваю я.

      Ама гладит меня по волосам.

      – Ты была всего лишь маленькой девочкой, а не демоном и не монстром, что бы там ни говорили священники.

      – Но