Тайна Соснового холма. Александра Турлякова

должен присматривать за ним, а может, он и не выживет и не сможет повторить попытки.

      Наверное, норны ещё плетут нить его жизни и не торопятся обрезать. Почему-то не торопятся…

      * * *

      Весь день она думала об этом, а на следующий, принеся кусок хлеба для собаки, набралась храбрости и зашла в конюшню, встретив приветливый взгляд Бюрн.

      – Всё-таки зашла… – Губы старой рабыни растянулись в улыбке.

      – Я принесла хлеба для собаки, – Ингигерда всеми силами старалась дать понять, что совсем не больной её интересует, и даже глядеть на него опасалась. Села рядом с рабыней, погладила собаку по ушам и по голове, стала ломать хлеб кусочками и скармливать их ей с раскрытой ладони.

      Овчарка вполне спокойно принимала её угощение, осторожно брала хлеб с ладони и заглядывала в глаза, двигая рыжими бровями.

      – Ешь, ешь… – приговаривала Ингигерда.

      – Я уже приносила ей поесть, – рабыня хмыкнула. – Вы ей нравитесь, молодая госпожа. А как вы сумели освободить её! – хихикнула довольно. – О-о! Не всякий мужчина решился бы на подобное, это смелость… Это хорошо, тем более для девушки.

      Ингигерда засмущалась от неожиданной похвалы, пряча лицо, отвернулась, и взгляд её упёрся в лицо раненого незнакомца. Он смотрел на неё прямо, словно и не болен совсем, нормальным, всё понимающим взглядом. И Ингигерда, осознав это, отшатнулась назад.

      Он живой! Он выживет! Он будет жить!

      Ингигерда быстро поднялась на ноги, испуганно сжав пальцы в кулаки, глядела смятенно огромными синими глазами. Но взгляд незнакомца оставался неподвижным, как будто он ничего не видел перед собой. А потом чужак устало прикрыл глаза и ответнулся.

      Плечи Ингигерды поникли. Даже если он и живой, он всё равно ненормальный. Он ничего не понимает. Ему всё безразлично.

      Уж лучше б так и было для него, для всех.

      – Я пойду. – Она пошла к двери.

      Старая Бюрн не стала её останавливать.

      * * *

      Каждый день украдкой Ингигерда приносила хлеб собаке больного чужака, иногда ей удавалось припасти для неё вяленую рыбинку или кость – овчарка брала всё, удивляя старую Бюрн, возившуюся с больным. С каждым днём Ингигерда привязывалась к овчарке, даже дала ей свою кличку, но, несмотря на это, собака не оставляла своего хозяина, постоянно лежала с ним рядом.

      Ингигерда гладила собаку по голове, по мягким лохматым ушам, ласково разговаривала с ней:

      – Ты молодец, ты верная, Рюд, – улыбнулась сама себе; старой Бюрн рядом не было, и Ингигерда разговаривала с собакой, не обращая внимания на больного. – Рюд, Рюд, собачка…

      За эти дни Ингигерда настолько привыкла к присутствию раненого чужака, как к чему-то безликому, как к вещи, что уже почти не замечала его.

      – Красивая… Рюд…

      – Её не так зовут…

      Рука Ингигерды замерла в воздухе, не коснувшись головы собаки, да и овчарка сама вскинулась на тихий голос хозяина, навострила уши, не сводя карих глаз с его лица.

      Ингигерда медленно повернула голову и встретилась взглядом