Крах дипломатического «Согласия». Александр Быков

но теперь нет единоначалия, в армии все решает не командир, а совет солдатских депутатов.

      – Ну и ну, а офицеры?

      – Должны подчиняться решениям совета.

      – Вот вы мне скажите, ваше благородие, – спросил Серебряков, захмелев после третьей стопки, – зачем надо было все это учинять?

      – Что все?

      – Революцию.

      – Так просто и не ответишь. Я когда учился в университете, тех, кто стоял за царя, презирали. Я и сам был за республику, как во Франции, а теперь вижу, нельзя России пока такую власть, не готов народ к свободам.

      – Вот и я про то. Зачем нам эти свободы, при царе-батюшке все было понятно, а теперь кувырком и не знаешь, что делать, а ведь у меня четыре дочери. Кто их без приданого замуж возьмет?

      – Если по любви, то приданое ни к чему.

      – А жить на что?

      – Работать.

      – На фабрике? Нет, я им фабричной судьбы не желаю!

      – Вы понимаете, – ответил домовладельцу Смыслов, – что страна летит в тартарары, мы терпим поражение в войне, власть захватили никому не известные большевики. Что делать? Отчаяние берет, а вы беспокоитесь о каких-то мелких проблемах.

      – Для меня они крупные, у меня нет сыновей. Из всего войска один инвалид на входе.

      – Давайте не будем паниковать, завтра может все изменится.

      – Знаете, подпоручик, я вас вот что попрошу, – Серебряков заметно волновался, – оставайтесь в Питере, такие как вы здесь сейчас нужнее, вы молоды, образованы, хорошо излагаете, за вами могут пойти люди. Дайте же народу наконец понятие, что хорошо и что плохо.

      – Что я могу один сделать?

      – Один – ничего, найдите соратников, народ большевиками недоволен, у вас получится.

      – Хорошо, пусть получится, а дальше что?

      – Царя народу хорошего дайте.

      – Из Романовых?

      – Из кого же еще, семья большая, выбрать из кого найдется.

      – Какой вы философ, Василий Кириллович, – улыбнулся Смыслов, – давайте спать, вино все выпито, завтра с утра я подумаю над вашим предложением.

      – Обождите, – Серебряков не хотел отпускать собеседника, – вы сами-то откуда, тутошний?

      – Теперь уже да, родители были вологодские, из-под Кадникова, слыхали такой город?

      – Как не слыхать, мы сами хоть и ярославские, но ближние к Вологде, из Пречистого, а в Кадникове я бывал на ярмарках. Может, и с родителем вашим где встречались, как его звать-величать?

      – Петр Кириллович.

      – Тезка по отчеству, получается, и как здоровье его?

      – Он умер, вся семье сгорела этим летом в пожаре.

      – Горе-то какое, как же вы теперь?

      – Я на службе на фронте был, привык к смерти.

      Серебряков еще долго пытал засыпающего Смыслова и, наконец, увидев, что подпоручик буквально валится с ног, крикнул старшей дочери Марии, чтобы отвела офицера почивать.

      Утром, поблагодарив гостеприимного домовладельца и аккуратно сняв офицерские погоны, Смыслов направился в казармы полка.

      – Иван Петрович, – напутствовал его Серебряков, –