Пробуждение Улитки. Игорь Куберский

и идут позировать, они садятся передо мной, и в глазах у них такая тоска. У них комплекс одиночества, они мечтают о мужчине. Они очень терпеливые, и не отказываются от своих портретов, и не просят телефончика. Мой вид их не волнует. Даже ты сел из-за моих ног, ведь так?

      – Так, – сказал я. – Но я тут же понял, что ноги ни при чем.

      – Как это ни при чем? – обиделась она за ноги.

      Когда я, чтобы не мешать ей, лег спать, она еще стояла на коленях перед теткой, розовый фон вокруг которой был теперь перекрыт охрой.

      В свете от настольной лампы ее падающие до полу волосы загорались багрецом. Только в середине ночи она осторожно, чтобы не разбудить, забралась рядом под одеяло.

      – Ну как? – голосом из сна спросил я.

      – Ты не спишь?

      – Сплю. Как тетка?

      – Ну ее. Не получилась. Завтра я тебя нарисую.

      – Я не подхожу для рекламы.

      – Ты что?! Ты ничего не понимаешь! – воодушевилась она, привстав, словно намереваясь немедленно посвятить меня в игру света и цвета на моей измятой физиономии.

      – Спи, – сказал я и поцеловал ее в лоб.

      – Хорошо, – кротко сказала она и сразу заснула.

      С той ночи я стал бояться ее потерять.

      IV

      Я жил у себя, чтобы не путаться под ногами, – она любила свободу и одиночество, – но каждый вечер звонил ей в условленное время, и, если ее еще не было, я начинал умирать. Однажды она задержалась на два часа против обещанного, и я как сумасшедший бегал возле ее дома и едва успел спрятаться в телефонную будку, когда увидел ее. Из будки я и позвонил.

      – Где ты? – спросила она.

      – Не очень далеко, – сказал я.

      – Ты что, ждал меня?

      – Нет, я звоню по пути домой.

      – Ты… ты можешь приехать, – сказала она, – только я очень устала… Эти несчастные мужики… Им бы только глазки строить. Я заработала всего шестьдесят рублей.

      Она просила, чтобы я не подходил к ней, когда она с этюдником сидит на Невском, и я только раза два нарушил свое обещание, но она меня не видела. Оба раза работы у нее не было, и она казалась мне такой беззащитной…

      Ее родители и бабушка жили во Владимире, где она окончила художественное училище. «Когда я куплю свой дом…» – часто начинала она разговор или: «Когда приедет моя бабушка…» Бабушка была из рода священнослужителей, но в Бога вроде не верила. Не верила и внучка, хотя с Богом у нее были какие-то свои отношения, которых, скажем, не было у меня. Детство ее прошло возле церквей, дядя был иконописцем, и она хорошо разбиралась в иконах. Несколько икон, написанных ее рукой, гуляли по частным коллекциям.

      – А что, – хмыкала она, – если человеку хочется иметь восемнадцатый век?

      Еще один коллекционер имел акварель «настоящего Шагала», выполненную ею.

      – Пришлось повозиться…

      – Так он знает, что у него подделка?

      – Конечно, он сам меня попросил. Но теперь Шагал висит у него на стене, и все считают, что это подлинник. По-моему, он скоро тоже начнет так считать. Он уже говорит: «Мой Шагал,