РиДж. Таисия Попова

без всякого стеснения, – не дышишь. Сюда. В ребра. Вниз…

      – Больно мне не сделай, – вырвалось у меня.

      – Если ты не будешь останавливать дыхание, никто тебе не сделает больно.

      Я смотрела на него и все ждала, когда же станет стыдно или страшно, но делалось только теплее где-то у сердца и в запястьях, да еще какая-то нежность поднималась от спины наверх к горлу.

      – Ды-ши, ды-ши, чайка Марта Ливингстон, – повторил он по слогам внятным шепотом.

      – Я русалочка.

      – Martha le mermaid…

      – L'ondine, – поправила я уже почти не слушавшимся меня голосом. – Привыкай… То есть запомни.

      – А чего еды никакой нет? – спросил он утром, потягиваясь. – Разве мы вчера все съели?

      – Что все? – у меня болели руки, особенно запястья, но все тело ощущалось невероятно живым и странным. Больно не было. Стыдно тоже не было, и не было мерзко, хотя я была уверена, что это накатит. Мы же не в браке. Меня никогда не пустят в храм.

      – Орехи были… – он стоял перед открытым холодильником, разминая руками шею, наклонял голову то вправо, то влево, словно надеясь, что там что-то появится. – Ты не купила ничего? Сегодня воскресенье, мы тут нигде еду не добудем. Магазины на замке.

      – Почему на замке?

      – Потому что у французов рабочий день – святое.

      – Я тебе вчера показывала свой кошелек.

      – Точно, – он хлопнул дверцей холодильника и сел обратно на кровать. – Деньги. Решим вопрос, Марта. Сколько тебе нужно денег на неделю?

      Я молча смотрела на него, растекаясь от тепла по всему телу и боли в запястьях (упала, что ли? Или подвернула ночью?). Я оставила все и приехала с ним в Париж, мне некуда ехать назад, а он спрашивает про деньги.

      – Уффф, Марта, начинай разговаривать, – сказал Джонатан весело. – Молчание золото, но столько золота просто некуда класть.

      – Деньги… – сказала я шепотом, сглотнула и поняла, что голоса нет.

      Джонатан покосился на меня, пожал плечами, изобразил углом рта сочувствие, шлепнул бумажку в 100 евро на тумбочку и рухнул спиной на кровать, ловя одной рукой оба мои запястья.

      – Martha le mermaid… русалочка…

      – L'ondine, – пробормотала я куда-то в его волосы, но он, кажется, уже не слушал.

      9. Джонатан. La haine

      La haine!

      Qui fait de vous des malheureux

      Ненависть!

      Она делает вас несчастными

      Я тысячу раз пересматривал первую версию «Ромео и Джульетты». Ничего ценнее, чем старый диск с этой записью, не было в моем доме, и ничего не было веселее тех вечеров, когда мы всем курсом подробно рассматривали постановку и пытались повторить это. В Академии я был уверен в превосходстве классического балета над любым танцем мира, но всего один DVD-диск смог переубедить меня.

      Но наступил день, когда я впервые стоял на сцене дворца Конгрессов, одетый не в трико и балетки, а в спортивные штаны и танцевальные кроссовки (в Академии Вагановой их носили преподаватели, которым уже не было нужды что-то показывать студентам). И чувствовал страшную неуверенность. Подбадривали меня две вещи: факт нахождения здесь (меня взяли, взяли!)