На орбите судьбы. Наталья Антарес

конкретно экономило на программе снижения безработицы, наши орудия труда годились на худой конец разве что для сдачи в пункт приема металлолома, да и то я слабо представляла, каким образом с моим субтильным телосложением этот коварный план возможно осуществить на практике.

      Тем не менее, прекрасно осведомленная о первопричине моего появления в рядах неквалифицированной рабочей силы бригадирша, контролировала меня чаще и тщательнее, чем кого-либо, и поначалу меня это порядком раздражало – к мужикам, распивающим чекушку под ближайшим кустиком, она, значит, относится с поразительной лояльностью, а меня чуть ли не носом тыкает в брошенную мимо урны обертку. Постепенно я стала гораздо терпимей к данным проявлениям дискриминации, и просто перестала принимать их близко к сердцу, а там и сама Степановна потеряла ко мне прежний интерес. Так, иногда гоняла для приличия, чтоб не расслаблялась. Ходили даже слухи, что если финансирование общественных работ все-таки прекратится, Горкомхоз будет хлопотать о продлении договора со мной уже на постоянной основе.

      Но сегодня Степановна пребывала в дурном расположении духа, и я приблизительно догадывалась, кто с утра пораньше посмел испортить настроение нашей строгой, но справедливой бригадирше и какими последствиями сей факт чреват лично для меня.

      –Ты же вчера сказала, что отмоешь эти художества! – Нина Степановна нависала надо мной всем своим могучим бюстом, и я невольно ощущала себя попавшим под сапог муравьем, – растворитель получила? Получила! И куда ты его, спрашивается, девала? Ну, чего молчишь? Хочешь, чтобы всю бригаду оштрафовали?

      Вообще-то молчание я хранила лишь потому, что не на шутку разошедшаяся бригадирша не давала мне вставить и слова, а почти полная бутылка дешевого и как следствие весьма некачественного растворителя стояла в подсобке и распространяла вокруг неистребимый запах ацетона, как бы я не пыталась ее герметично закупорить. Но кто захочет слушать мои объяснения, когда «воз и нынче там», точнее не воз, а черт поймет что за рисунки, намалеванные на стеклянном остановочном павильоне, со стен которого я их вчера самолично оттерла.

      За минувшую ночь картинка возникла на том же самом месте, притом, неизвестный живописец, похоже, усовершенствовал технологию, и нанес причудливую вязь из переплетенных между собой линий каким-то особым составом, потому как вчерашний растворитель упорно отказывался удалять разноцветный рисунок. Пришлось получать у Степановны нож (видели бы вы ее взгляд, когда я обратилась к ней с подобной просьбой) и механически отскребать творение доморощенного Пикассо, стараясь еще при этом до минимума сократить количество царапин на стекле.

      Последующие два дня я начинала рабочий день с одного и тоже утомительного занятия, предварительно выслушав от Степановны подкрепленный нецензурной лексикой выговор. На третий день все это перестало меня доставлять, я поняла, что дальше так продолжаться не может,