.

хочешь – не надо. У тебя есть лучшие предложения?

      – Придется обращаться к отцу… Помнится, у него оставались стародавние связи в жандармерии. Не знаю, в силе ли они.

      – И пожелает ли твой папенька вмешаться в историю.

      – Серж, я знаю отца. Он никогда не отступался при необходимости протянуть руку в нужде.

      – Лер, неужели ты и вправду был готов отдать за девчонку чертову сумму, загнавши себя в долги? Или – блефовал?

      – Да, пожалуй, вот только цыгане сильно разозлили.

      – Шевцов, ты рыцарством захворал? Не могу поверить, что речь идет о дикой цыганке.

      – Дружной, в тебе говорит снобизм.

      – Так что, идеалист, все люди братья?

      – Мне и среди русских куда как не все братья. Братство не национальностью меряется.

* * *

      Доставив девушку к отцу в особняк, Шевцов столкнулся с новой трудностью. Илона ни в какую не соглашалась подняться в приготовленную для нее девичью на втором этаже, бывшую комнату Сонечки. Сколько оба Шевцовых и горничная ни бились, пересилить упрямую цыганку не удалось. Нужно было найти переводчика.

      Трудно вообразить, каково было в малом городке в предместьях Санкт-Петербурга сыскать знатока венгерского языка. Валерьян Валерьевич обошел прихожан и выяснил, что в прилегающем сельце снимает дачу бывший цирковой гимнаст, уроженец Закарпатья. По безвыходности решили попытать счастья. Послали пролетку. Располневший на покое артист с охотой прибыл и действительно сумел объясниться с норовистой туземкой.

      Почесав мохнатую голову, господин Орос передал озадаченным домочадцам:

      – Она не может подняться на второй этаж.

      – Что за блажь?

      – Боится осквернить дом.

      – Переведи: у нас другие порядки. И коль скоро она поехала со мной, пусть перенимает правила нашего мира.

      Девочка по-прежнему цеплялась мертвой хваткой за перила.

      – Поняла ли она?

      – Поняла. Но строптива.

      Шевцову прискучили бесплодные разъяснения. Взяв руки Илоны в свои, он медленно разжал ее пальцы. Илона смотрела Шевцову в глаза с доверчивым обожанием, все еще сопротивляясь по инерции. Подхватил на руки обмякшую девчонку – и понес наверх. Занеся в горницу, усадил на кровати. Илона не давала ему разогнуться, обхватив шею руками.

      – Илоночка… пусти. Ты здесь будешь жить. Обживайся.

      Илона еще крепче ухватилась за Валерия, бормоча непонятные тревожные слова.

      Шевцов оперся коленом на кровать:

      – Девочка, знаю, что тебе страшно. Ничего, все пройдет. Ничего.

      – Ничего… – эхом откликнулась девушка.

      – Вот и славно… Пусти, моя хорошая.

      Илона разжала руки.

      – Скоро ужин подадут. Покажу, как нужно за столом сидеть. Не робей, девочка.

* * *

      Томным лиловым августовским вечером, одним из последних в остывающем Петербурге, Шевцов запросил аудиенции у Шаляпина: Большой театр давал на сцене Мариинского «Фауста». Ему отказали – певец устал и занят был чрезвычайно.

      Тогда Шевцов, потеревшись среди артистов труппы и разведав,