Закон обратного волшебства. Татьяна Устинова

      Из такого – он пошевелил лбом, подгоняя умные мысли поближе, – из такого… как это называется-то?

      Ну, картинки красивые и на обложке непременно ангельское личико, а по бокам заголовки: «Шестнадцать способов соблазнить шефа», «Роскошные ресницы – счастливая судьба, новая удлиняющая тушь от…», «Весна – время заняться фигурой», «Загляни ему в душу».

      Последнее, про душу, ему особенно нравилось, учитывая, что путь то ли к этой самой душе, то ли к сердцу пролегал через желудок. Каково это – заглянуть в душу через желудок? Красота небось откроется, ни в сказке сказать, ни пером описать.

      Как же называется-то это все?..

      Ах, да! Глянец, вот как! Гламур, вот еще как.

      Девушка, выскочившая из глянца или гламура, обежала свою машинку, похватала с заднего сиденья сумочку, зонтик и еще что-то очень дамское, побежала, на ходу натягивая обуженную донельзя светлую дубленку, не глядя, вытянула руку с брелком. Машинка подмигнула фарами, как будто попрощалась с ней.

      Он зевнул, чуть не вывернув челюсть, и захлопнул рот – зубы клацнули.

      Спешит она. Торопится. На работу, должно быть, опаздывает. Он подчиненных за опоздания гонял в хвост и в гриву, и мысль о том, что она опаздывает, доставила ему удовольствие.

      «Вот работала бы она на меня, – мечтал он. – Вот опоздала бы, а я бы вызвал ее, и давай мозги вправлять! Я бы вправлял, а она бы краснела, мялась, негодовала, стреляла своими глазищами. Шестнадцать способов соблазнить шефа!..»

      Но девушка повела себя странно. Она перебежала дорогу, ввинтилась в толпу на троллейбусной остановке и на некоторое время пропала из глаз. Он все смотрел, позевывая. Подошел троллейбус.

      Он был переполнен уже в тот момент, когда подходил, да еще столько же народу, сколько было внутри, собиралось штурмовать его снаружи – и глянцевая девушка тоже!

      Он ее увидел. Сделав решительное лицо, она сунула под мышку сумочку, получше укрепила в руке зонтик, одернула кургузый пиджачок и бросилась на штурм.

      Штурм был краток и страшен.

      Все лезли, ругались, пихали друг друга локтями в бока, тащили за одежду. Одежда трещала и рвалась. Лица наливались кровью и ненавистью. На мокрый асфальт летели пуговицы и проклятия.

      Троллейбус постоял-постоял, а потом вздохнул и поехал – двери не закрывались, и от народа его кренило на одну сторону, вот-вот «рожки» слетят.

      И чего ей на машине не ехалось?.. Чего лучше, сиди себе, слушай музыку, что-нибудь возвышенное и гламурное, к примеру, «тонкий шрам на любимой попе, рваная рана в моей душе», подпевай да продвигайся потихоньку.

      Лишь солнце взойдет, собирайся в дорогу и следом за ним поезжай понемногу. Покуда вернется оно в небеса, объедешь ты в двадцать четыре часа.

      На самом деле – отличный лозунг для участников и регулировщиков московского движения. Двадцать четыре часа в машине, и это еще не предел! Вы можете сделать больше!..

      Скособоченный троллейбус уехал, а он остался, и смотреть ему стало не на что.

      На кого-то она похожа, та странная девушка. На кого-то из книжки или с картинки. А может, из телевизора.

      Нет, он не мог вспомнить, на кого именно.

      Человек, наблюдавший за ним издалека, усмехнулся, заметив мечтательное выражение, мелькнувшее на простецкой и не отягощенной интеллектом физиономии. Должно быть, мечтает, как тюлень на лежбище.

      О чем может мечтать тюлень на лежбище?..

      Этот тюлень сослужит свою службу, участь его решена. За несколько вонючих тухлых рыбок он станет выделывать всякие трюки и фокусы, крутить на носу мяч, беспомощно загребать ластами манеж и обиженно реветь, не понимая, что происходит, когда его тушу поволокут на убой.

      Жалко, конечно, – такой отличный экземпляр, еще не подпорченный никакой цивилизацией! – но что поделаешь! Задуманное предприятие потребует жертв. На роль жертвы тюлень подходил идеально.

      Из подъезда вышла бывшая тюленева жена, посмотрела вверх – на небо, посмотрела в стороны – на дома.

      Посмотрела на тюленя, при этом лицо у нее приняло странное, как будто жалостливое выражение, впрочем, едва заметное. Потом она мазнула глазами и по его машине, совершенно равнодушно, впрочем. И наконец перевела взгляд себе под ноги, прикинула, куда шагнуть. Как раз вовремя, потому что под ногами у нее простиралась огромная лужа, плескалась и важно ходила в асфальтовых берегах. На жене были короткие белые замшевые сапожки и некий «макинтош», как определил он для себя, – что-то летящее, взмывающее, изнутри подбитое тонким светлым мехом, а снаружи атласное, расшитое яркими восточными цветами.

      Тюленева жена была женщина со вкусом.

      – Илюша! – негромко сказала она в сторону «мерина», в котором вздыхал и ворочался тюлень. – Илюша!

      Илюша, ясное дело, ни слова не слышал. Зевал по сторонам, и радио у него играло громко. Почему-то все из их тюленьего племени обожают именно громкую музыку и именно «мерины». В их тюленьи головы даже не приходит, что музыка может быть тихой и ненавязчивой,