Тёмные церемонии. Вадим Панов

страшное…

      – Мама?

      «Добрый» центур абсолютно растерян. Смотрит на обмякшую на его руках женщину и явно не понимает, что делать.

      А женщине… А маме плохо.

      Нет.

      Не стало плохо, а не стало. Её не стало. Так бывает – вдруг. Настолько неожиданно и сразу сильно, что спасти ушедшую жизнь не успеет никто, даже лучший на планете врач, даже волшебник. А эти двое врачами не были. И они растерялись, растеряв последние, возможно, самые важные секунды. «Злой» усмехнулся, а «добрый», опомнившись, попытался запустить сердце матери армейским стимулятором, но «злой» качнул головой:

      – Поздно.

      И отпустил Бри.

      – Мама! – Девушка бросилась к матери, которую «добрый» уложил на диван. – Мама!

      – Проклятие! – «Добрый» мрачно посмотрел на напарника.

      – Бывает, – пожал плечами тот.

      – Мама! Мама!! Мама!!!

      Бри громко рыдала, обнимая холодеющее тело, а они стояли рядом…

///

      Они.

      В снах центуры всегда были «ими» – безликими образами. Голосами и жестами, приведшими мать к смерти. Образами с невнятными отличиями: один – условно «добрый», другой – условно «злой», но оба – центуры, а значит – Зло. Одно из его воплощений.

      Два его воплощения.

      Бри прекрасно запомнила центуров – на всю жизнь, – но в снах никогда не видела их лиц – только мать. Зато маму – отчётливо, хотя во время допроса смотрела на неё редко, а когда рыдала над телом – сквозь слёзы, с трудом понимая происходящее… сходя с ума от происходящего… теряя происходящее… Ничего не видя тогда, но отчётливо – в снах. Видела любимое лицо… закрытые глаза… видела, что нет жизни, и шептала:

      – Прости меня…

      Эти слова Бри всегда произносила наяву… ни разу – во сне. Рыдала над телом, потом отстранялась, продолжая держать холодную руку, и шептала: «Прости…» Но уже не во сне. И всегда – с открытыми глазами. Шептала, надеясь, что будет услышана, но не надеясь на прощение. Шептала, умоляя мать простить себя, но сама себя не прощала.

      – Прости меня…

      – Марина, ты что-то сказала? – Володя приподнялся на локте и вопросительно посмотрел на девушку. Сегодня Бри произнесла фразу громче обычного, и он услышал. Но не разобрал слов. – Что случилось?

      – Всё хорошо, милый, – улыбнулась девушка. – Наверное, во сне.

      – У тебя кошмар?

      – С чего ты взял?

      – Голос показался взволнованным.

      – Показался.

      – Правда?

      – Правда, любимый.

      Бри поцеловала Володю в щёку, поднялась, подошла к окну – не накинув футболку и даже трусиков, – откинула штору и посмотрела на залитый солнечным светом двор. На яркое утро, ясное и светлое, резко контрастирующее с её настроением. С тем настроением, что овладевало ею каждое утро. Почти каждое утро, потому что почти каждую ночь ей снился этот сон – явь, навсегда ставшая кошмаром.

      Смерть.

      И снова – на мгновение! – лицо матери перед глазами. И едва слышный шёпот:

      – Прости меня…

      – С кем ты говоришь?

      – Ни с кем. – Бри