Сказки одного Самайна. Анна Фирсова

не замять, ни одну страницу не повредить. Конечно, ему ж голову в его Канцелярии снимут, если что. Бесценный артефакт, а такой хрупкий. Вот ведь наверняка могли сделать попрочнее что-то, бестолочи! Знали же условия, в которых работаем. Так нет.

      Бомм..

      С последним ударом старых вокзальных часов тьма в глазах пса гаснет, он встаёт и встряхивается. Рядом поднимается человек.

      – Всё, можно по домам. Отдыхай, старый ворчун! Рад был повидаться. И с Ночью Исхода тебя, напарник!

      Пёс в последний раз смотрит человеку в глаза и молча идёт к выходу с вокзала.

      Человек огибает здание и снимает с сигнализации машину. Смотрит на своё отражение в стекле, стряхивает с себя пыль вместе с надоевшей за этот Исход маской. Ему около сорока, он успешен и почти бессмертен. Он Привратник Этой Стороны.

      По другую сторону от вокзала старый седой пес смотрит в небо, и ему на нос ложится первая снежинка ноября. Самая первая из зарождающейся метели. Хорошая будет ночь!

      Пёс слизывает снежинку шершавым языком и уходит в начинающуюся пургу, не оставляя следов. Ну какие у Привратника Той Стороны следы? Глупости. Ещё немного, и он сам растворится в этой новой буре и наконец-то будет свободен, чтобы через год вернуться к напарнику на одну-единственную очень долгую ночь.

      А сейчас к своим, в Стаю, чтобы повести её за собой на бесконечную Охоту. Они уже, наверное, заждались.

      Я не могу заснуть

      – Я не могу заснуть. Расскажи мне сказку.

      Ну вот и что ей ответить? Промолчать она мне не даст, характер не тот. Ужасно упрямая, всё всегда через край. Идёт вон, носом хлюпает, ботинками хлюпает, листьями мокрыми под подошвами – тоже хлюпает, и весь мир для неё превратился в один-единственный тёмный осенний вечер, залитый холодным дождём. А туда же: сказку ей расскажи. Я – и вдруг сказку. Поди ж ты.

      – Домой сначала дойди, балда, а потом уже сказку и спать.

      Качает головой, оскальзывается на каше из листьев, взмахивает руками, чтобы поймать равновесие. Не упала.

      – Дома кошмары.

      – А здесь, можно подумать, нет.

      – С тобой – нет.

      «Это со мной-то – нет», – думаю я.

      Усмехаюсь. Вздыхаю. Унявшийся было дождь начинается с новой силой. Мимо по тёмной аллее со звоном проезжает трамвай.

      «Потому что со мной их уже не надо, и так достаточно», – думаю я.

      Кивает. Вздыхает. Спрашивает:

      – Так что? Расскажешь?

      Красный от холода нос, пустая тёмная улица, лезвия трамвайных путей с отблесками золота листьев и серебра фар. О них слишком легко порезаться и остаться со мной навсегда. И, кажется, когда-то очень давно она уже это сделала.

      – Куда я от тебя теперь денусь.

      И я говорю. Долго, взахлёб, как она любит.

      О том, как октябрьскими ночами на подоконниках и порогах сгущаются тени. Пробуют на вкус воздух – давно уже им не дышали, забыли, – звенят тишиной, прочищая онемевшее горло, не отражаются в зеркалах. Смотрят на лица спящих, шепчут нежное, забытое, общее, напоминают о себе бережно, так, чтобы не напугать, но присниться.