Рдяный бог. Анна Грин

считать козлят, прыгающих через пропасть, но теперь мешал пробивающийся сквозь веки свет. Снова поднялась, смахнула со стен светлячков, стало темней. Но даже так заснуть не смогла. Только ближе к утру лёгкое покрывало дремоты кое-как накрыло её, и сразу же разорвалось, разбилось о тихий звук шагов. Тёмная мужская фигура возникла на входе в маленькую залу.

      – Кто здесь? – Агния соскочила со шкур, но кричать почему-то не стала, спросила шёпотом.

      – Твой бог, вестимо, – язвительный ответ тоже прозвучал шёпотом.

      – Сварн? – изумилась Агния, – что ты здесь делаешь?

      – За тобой пришёл, девица.

      – Но… но так же нельзя! – Пастушка отступила назад от надвигающейся фигуры, потом ещё и ещё, пока не упёрлась спиной в холодную стену.

      – Почему? – фигура обдала жаром, почти прижалась к ней, но всё же остановилась.

      – Ты уже принес свадебный дар Зоряне! – выдохнула Агния, всем своим телом чувствуя мужское пламя и с ужасом понимая, что не может сопротивляться, не хочет.

      – Не имеет значения, – ответил он, прижимаясь сильнее.

      – Нехорошо, неправильно это, – еле слышно шептала Агния, теряя остатки воли. Ей надобно прогнать его, но она не в силах. Огонь уже захватил её тело, от низа живота до кончиков ушей, только спине было холодно. Ещё немного и…

      Удар, оглушающий, звонкий, раздался в центральном нефе, раскатился громом по всей веси, разрезал воздух, разбудил людей, разразился снова. Задребезжали своды, заблеяли козы и зарычали симарглы. Повскакивали с постелей люди, и как есть, в нижней одежде, покинули свои залы. Разогнав остатки странного сна, очнулась и Агния, обнаружив себя в своей постели ничком: шкуры сползли, обнажив и подставив холоду её спину.

      Вместе со всеми девушка бросилась вон из зала, побежала на звук ударов, и вместе со всеми замерла, увидев беду. Старик Везнич бил в большой бубен, созывая род, но люди смотрели не на него.

      Костёр не горел.

      Огонь, высокий и стройный, словно юноша, от одного взгляда на которого становится тепло, молчал чёрным кострищем посреди потемневшего зала. Некому больше согревать весь, некому готовить еду, утешать стариков и ласкать теплом младенцев. Разом осиротел род, все десятки семей.