Рыбка по имени Зайка. Дарья Донцова

неординарно. Он выискивает какую-нибудь строительную площадку, чем грязней, тем лучше, и самозабвенно топчется на первом этаже возводимого здания, извозюкивая в цементной пыли дорогие ботинки. Потом, даже не подумав почиститься, Рокотов влезает в свой роскошный джип и катит к Анюте. Супруга открывает дверь, в руках у нее нет скалки, но выражение ее лица таково, что большая часть мужиков мигом бы упала на колени.

      – Где ты был? – ледяным голосом спрашивает Анюта.

      – К любовнице ездил, – сообщает чистую правду Сеня.

      И тут его ласковую женушку просто сносит с катушек.

      – Врун! – вопит она. – Посмотри на свои туфли! Опять сам показывал клиенту квартиру? Ну сколько раз тебе, козлу, говорить: не шляйся по недострою! Для этого есть специально обученные люди. Ты же хозяин огромной строительной корпорации, а не риелтор хренов. Скройся с глаз!

      Анюта считает вредной привычкой посещение строек. Вот вам придет в голову такое? То-то и оно!

      К чему это я занудничаю? Да просто так, от плохого настроения и нахлынувшей депрессии. А еще оттого, что одна из моих привычек – жить спокойно в своей комнате, зная, что никто без особой необходимости не ввалится ко мне, – теперь грубо нарушена.

      Я с детства любил одиночество. Отец рассказывал, как в момент прихода гостей маленький Ванечка старательно отворачивался от милых тетенек, пытавшихся обнять или поцеловать его, и мигом ушмыгивал в детскую. Сколько раз мне доставалось от Николетты за подобное поведение!

      – Вава, – злилась маменька, – не будь букой, изволь улыбаться людям и поцелуй Коку.

      Один раз я по малолетству попытался сказать родителям правду.

      – Не хочу целовать.

      – С какой стати? – взвилась Николетта. – Кто спрашивает о твоих желаниях? Изволь делать то, что велят! Живо обними Коку и Маку.

      Но я в тот день решил проявить несвойственную мне настойчивость и попытался объясниться.

      – От Коки ужасно пахнет сладкими духами, а Мака противно слюнявит мне щеку, просто тошнит от них обеих!

      Гнев, павший на голову маленького Вавы, был настолько ужасен, что потом до десяти лет я безропотно выходил вечером в прихожую, шаркал ножкой, кивал головой и с тоскливой улыбкой выслушивал щебетание усыпанных каменьями дам.

      – Ах, Вава, ты так вырос! Просто невероятно, только посмотри, Николетта! Совсем взрослый мальчик!

      Наверное, следовало сказать:

      – Что вы так удивляетесь? Ведь приходите сюда два раза в неделю и видите меня постоянно!

      Но, повторюсь, до десяти лет я стоически терпел объятия, поцелуи и прикосновения чужих, пахнущих разными, не всегда приятными ароматами рук к своей голове. А еще есть категория людей, которые обожают щипать детей за щеку, приговаривая: «Красавец растет». Не знаю, как другие малыши, а меня корежило от такой «ласки».

      Перейдя в четвертый класс, я внезапно понял, каким образом можно избавиться от напасти. Когда Николетта, разряженная в пух и прах, влетала в мою комнату с воплем: «Как? Ты еще не в костюме? Немедленно одевайся и иди в гостиную, Кока пришла!» – я медленно отрывал глаза от книги и покорно говорил:

      – Уже бегу, только напиши записку.

      – Какую? – настораживалась Николетта.

      – Ну… обычную… «Ваня Подушкин не выполнил сегодня уроки, потому что дома были гости!»

      Первое время, услыхав такую просьбу, Николетта восклицала, выпихивая меня в коридор:

      – Ну и ерунда! Конечно, напишу! Эка проблема.

      Но я не ждал мгновенного успеха, был упорен, словно китаец, перебирающий рис, и в результате добился нужного эффекта. Через месяц после начала «акции» моя классная руководительница, заслуженная учительница РСФСР, дама, увенчанная за свои заслуги орденом, заявила на родительском собрании:

      – К сожалению, в нашем классе не все благополучно. Ваня Подушкин, вероятно, останется на второй год. И мальчика нельзя обвинять, учиться ему мешает семья…

      Гневные обличения полились на Николетту, на столе появились все написанные ею цидульки, родители с нескрываемым возмущением смотрели на маменьку. Николетте, красной от злости, пришлось оправдываться. В советские времена вечеринки считались делом несерьезным, почти порочным, а мать, разрешающая сыну не делать уроки, приравнивалась по статусу к запойным алкоголичкам.

      После этого случая меня оставили в покое. Один раз папенька зашел в мою комнату и с тоской спросил:

      – Ты, конечно, не выйдешь к гостям?

      – Нет, – быстро ответил я, – завтра делаю доклад по истории.

      Из груди отца вырвался тяжелый вздох, перешедший в стон, и он пробормотал:

      – Может, взять на вооружение твой метод? Попросить Николетту писать записку в издательство? Дескать, товарищ Подушкин не сдаст рукопись, потому что вчера принимал гостей?

      Я засмеялся, а отец ушел, мрачный, как ноябрьский вечер.

      Став совсем взрослым, я постоянно отстаивал неприкосновенность своей комнаты, наверное, в этом и