«Не знаю, как объяснить это, даже сейчас. Не могу сказать вам, почему я все это делал. И на суде не мог. И тут есть много людей, которые спрашивают, почему. Психиатр спрашивает. Но я молчу. Мои уста запечатаны. Только не здесь, в моей камере. Здесь я не молчу. Я просыпаюсь от собственного крика…»
«Она бросилась в глаза Хэлу Шелберну, когда его сын Деннис извлек ее из заплесневелой картонки «Ролстон-Пурина», задвинутой глубоко под чердачное стропило, и на него нахлынуло такое омерзение, такое отчаяние, что он чуть не закричал. И прижал кулак ко рту, загоняя крик обратно… И лишь покашлял в кулак. Ни Терри, ни Деннис ничего не заметили, но Пит недоуменно оглянулся…»
«Два дня, как буря выбросила меня сюда. А сегодня утром я измерил остров шагами. Да уж остров! Шириной в 190 шагов в самом широком месте и длиной в 267 шагов от кончика до кончика. Насколько я могу судить, ничего съедобного…»
«…Мистер Карлин был низенький человек, не слишком толстый, но плотный, в очках без оправы и с загорелой лысиной, сверкавшей, словно покрытый лаком волейбольный мяч. Из коридора на них отрешенно и бесстрастно взирал рыцарь в доспехах, охранявший полутемное помещение, наполненное красновато-коричневыми тенями…»
«Итак, мы тащимся в школу. Зевотою сводит скулы. Ты спросишь – какие уроки? Мы – два урода-отрока, руки как крюки…»
«Космический корабль Федерации «Эй-Эс-Эн/29» упал с небес и разбился. Спустя какое-то время из треснувшего пополам корпуса, словно мозги из черепа, выползли два человека. Сделали несколько шагов, а затем остановились, держа шлемы в руках и оглядывая то место, где закончился их полет…»
«От Хорликовского университета в Питсбурге до озера Каскейд – сорок миль, и хотя в октябре в этих местах темнеет рано, а они сумели выехать только в шесть, небо, когда они добрались туда, было еще светлым. Приехали они в „камаро“ Дийка. Дийк, когда бывал трезв, не тратил времени зря. А когда выпивал пару пива, „камаро“ у него только что не разговаривал…»
«В 1927 году мы играли в «тихом» ресторанчике, находившемся к югу от Моргана, штат Иллинойс, в семидесяти милях от Чикаго. Можно сказать, в деревенской глуши: ни одного городка ближе двадцати миль, в какую сторону ни посмотри. Но и здесь находилось достаточно фермеров, которые после жаркого дня на поле предпочитали что-нибудь покрепче домашнего лимонада, и девчушек, жаждущих поплясать со своими дружками, будь они ковбоями или продавцами аптечных магазинов. Заглядывали к нам и женатики (этих мы отличали без труда, словно они ходили с табличкой на груди), чтобы вдали от любопытных глаз порезвиться со своими тайными милашками…»
«Рассвет медленно крался по Калвер-стрит. Обитателю любого дома, не спавшему в этот час, могло показаться, что за окном еще хозяйничает глухая темная ночь, но это было не так. Рассвет потихоньку вступал в свои права вот уже в течение получаса. Сидевшая на большом клене на углу Калвер-стрит и Бэлфор-авеню рыжая белка встряхнулась и устремила взор своих круглых бессонных глазок на погруженные в сон дома. В полуквартале от нее воробей, взбодренный купанием в специальной ванночке для птиц, сидел, отряхиваясь и разбрасывая вокруг жемчужные капельки. Муравью, петляющему вдоль канавы, посчастливилось отыскать крошку шоколада в пустой измятой обертке плитки…»
«С яркого майского дня Гарриш вошел в прохладу общежития. Какое-то время его глаза привыкали к сумраку холла, так что поначалу он лишь услышал голос Гарри Бобра, донесшийся из тени…»