«Следуя за автором по линии „упрощения языка“, вероятно, можно сказать, что есть оптимизм нетребовательный, физиологический, зависимый от хорошего пищеварения, от идеально нормального внутриклеточного питания, и есть оптимизм как результат глубокого понимания идеологически правильной организации впечатлений, возбуждаемых явлениями социальной жизни…»
«Московский извозчик: шерстяная безглазая рожа; лошадь у него – помесь верблюда и овцы. На голове извозчика мятая, рваная шапка, синий кафтан под мышками тоже разорван, из дыры валяного сапога высунулся – дразнит – грязный кусок онучи. Можно думать, что человек этот украсил себя лохмотьями нарочито, напоказ: „Глядите, до чего я есть бедный!“»
«Когда Евсею Климкову было четыре года – отца его застрелил полесовщик, а когда ему минуло семь лет – умерла мать. Она умерла вдруг, в поле, во время жатвы, и это было так странно, что Евсей даже не испугался, когда увидал её мёртвой…»
«Утром, часов в шесть, ко мне на постель валится некая живая тяжесть, тормошит меня и орет прямо в ухо: – Вставай! Это – Сашка, наборщик, забавный мой товарищ, парень лет девятнадцати, рыжий, вихрастый, с зелеными глазами ящерицы и лицом, испачканным свинцовой пылью…»
Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1896, номер 321, 20 ноября, в разделе «Фельетон». В собрания сочинений не включалось. Печатается по тексту газеты «Нижегородский листок».
«В воскресенье я чуть-чуть не превратился в ярого самобытника по вине „вопленицы“ Федосовой, Маковского и Главача. Федосова – это олицетворение старой русской народной поэзии, она и сама, по внешности своей, – старая, спетая песня. Маленькая, хромая, вся в морщинах, с серебряной головой, она как-то выкатилась, а не вышла на эстраду, и выставочная публика, привыкшая видеть пред собой артистов, корректно одетых, с элегантными жестами, импозантных, с эффектами шика во всей фигуре, от причёски до концов ботинок, – публика была изумлена, видя пред собой эту хромую старушку в ситцевом платье и в белом ситцевом платке на голове…»
«Прилагаемые заметки рассчитывают на внимание к ним со стороны товарищей литераторов и критиков. Заметки эти – результат долговременных наблюдений над процессом роста нашей литературы и, вместе с этим, – над процессом засорения её словесным хламом…»
«Александр Серафимович! Я прочитал Вашу статейку «О писателях облизанных и необлизанных» и чувствую себя обязанным возразить Вам…»
«Тимофей Борцов, сельский – села Вышенки – пастух, человек недюжинный: он немножко колдун и прорицатель, он – „коновал“, но лечит и людей, он же и судья по „семейным делам“ и, – как сам, ухмыляясь, именует себя – „соломенных дел мастер“: отлично плетет из соломы баульчики, коробочки, папиросницы и рамки, украшая их цветными бумажками и фольгой…»
«Вот как две женщины сложили песню, под грустный звон колоколов монастыря, летним днем. Это было в тихой улице Арзамаса, пред вечерней, на лавочке у ворот дома, в котором я жил. Город дремал в жаркой тишине июньских будней. Я, сидя у окна с книгой в руках, слушал, как моя кухарка, дородная рябая Устинья, тихонько беседует с горничной моего шабра, земского начальника…»