Благодаря Фрейду в литературе хорошо описан феномен «жуткого » [Фрейд, 1995, с. 265]. Жуть – это ощущение, которое появляется, когда что-то до боли знакомое вдруг открывается с неизвестной стороны – предстает в облике чего то зловещего и непонятного. Как если бы вы протянули руку, чтобы погладить свою кошку, и вдруг поняли, что это не ваша кошка (да и не кошка вовсе). Фрейд обратил внимание на этимологию «жуткого» в немецком языке (unheimlich, дословно «недомашнее»). Австралийский исследователь Скотт Маккуайр распространил фрейдовскую теорию жути на современные города, которые уже не являются тем, чем кажутся, и которые стремительно перестают быть домом для своих жителей.
Социологическое мышление многим обязано утопическому воображению. Этот тезис – весьма спорный и нуждающийся в защите – повторяется так давно и часто [Liebersohn, 1988; Levitas, 1979; Plath, 1971] что, кажется, сам становится частью социологического мышления. Социология привычно легитимирует себя через указание на собственные истоки, и утопическая литература Нового времени (равно как и антиутопическая литература ХХ века) – не последний из достойных ресурсов легитимации. Проблема лишь в том, что, становясь ресурсом самообоснования социологической дисциплины, утопия утрачивает то, что составляет ее отличительную когнитивную особенность как стиля воображения и представления мира; по сути, перестает быть утопией.
Второе десятилетие XXI века в отечественной социальной науке неожиданно ознаменовалось новым всплеском интереса к феномену Утопического. Книги, ранее не переводившиеся или остававшиеся на периферии исследовательского внимания, сегодня открываются заново и провоцируют теоретические дискуссии. Переиздания несвоевременно забытой классики соединяются в этом коллаже с недавними прозрениями экономистов, урбанистов, филологов, социологов. Через футурологическое визионерство (Ж. Аттали «Краткая история будущего», 2014), литературную критику (Х. Гюнтер «По обе стороны утопии», 2012), утопические романы классиков социологии (Г. Тард «Отрывки из истории будущего», 2014), урбанистические манифесты (С. Маккуайр «Медийный город», 2014), антиутопическую рефлексию (О. Хаксли «Возвращение в новый дивный мир», 2014) тот способ воображения, мышления и письма, который мы – возможно, поверхностно и небрежно – называем утопическим, возвращается в социологическую дисциплину. И, хотя масштабы этого неожиданного возвращения еще не достигают масштабов повального увлечения темами утопии и антиутопии, наблюдавшегося в российской общественно-политической жизни конца 1980-х – начала 1990-х годов, мы уже вправе говорить о втором (за последние 25 лет) пришествии утопического воображения.
В статье рассматривается проблема соотношения языка и пространства в городских исследованиях. Отталкиваясь от изучения городских идеологий (модернистского урбанизма, левого урбанизма, хипстерского урбанизма), автор предлагает теоретическое решение, исключающее априорное различение языка и пространства, – ресурсами такой реконцептуализации становятся философия пространства Г. Лейбница и социальная топология Дж. Ло. Автор показывает, какие аксиоматические допущения социологической теории проблематизируются, если город начинает изучаться как топологически множественный пространственный объект, частью которого являются его собственные описания.
В среде политологов-компаративистов бытует интересное понятие – «занзибарская уловка». Представьте себе исследователя, полжизни проведшего в Занзибаре, где он досконально изучил историю правящей элиты и ее восприятие разными группами населения. Предположим, он провел несколько сотен глубинных интервью, годы потратил на включенное наблюдение и даже сумел организовать репрезентативный опрос занзибарского населения. Но когда он будет презентовать свои результаты на конференции в Лондоне, среди присутствующих, несомненно, окажется уроженец Занзибара, который встанет после доклада и еще пятнадцать минут будет объяснять, как на самом деле обстоят дела в Занзибаре, почему исследователь – идиот, чего именно он не понял, и в чем, собственно, не разобрался. По этой причине политологи-компаративисты (и не только они) стараются собрать как можно больше, пусть даже самой нерелевантной информации о своем объекте, дабы при случае заткнуть рот потенциальному занзибарцу множеством бессмысленных и не относящихся к исследованию деталей. Обратная сторона занзибарской уловки – «московская уловка». О том, что происходит в Занзибаре, действительно, кроме исследователя и уроженца, мало кто знает. Но про Москву знают все. Кто‑то в ней родился, кто‑то здесь живет, кто‑то ее исследует, кто‑то о ней читает в своей ленте в Фейсбуке, а у кого‑то в кабинете висит карта города, и этого вполне достаточно для производства публичного высказывания.
Сегодня приходится признать, что феноменологи оказались куда успешнее в постановке проблем, чем в их изучении. Множество появившихся в конце ХХ века исследовательских проектов – суть попытки решения феноменологических задач не-феноменологическими средствами. Одно из несомненных достижений феноменологов ХХ века состоит в том, что они создали особый жанр теоретической рефлексии в социологии. Жанр, правилам которого мы пытаемся следовать по сей день.
В период боевых действий в Ираке и Афганистане американское военное командование приняло решение об активном применении беспилотных летательных аппаратов – так называемых «дронов». Управляемые дистанционно (из специально оборудованного бункера в штате Невада) командой из двух человек – пилота и стрелка-наводчика – беспилотники хорошо зарекомендовали себя при выполнении тактических операций. В 2013 г. журналистское расследование Мэтью Пауэрса [Powers, 2013] показало, каким образом «сгорают» пилоты боевых дронов. Сидя на безопасном расстоянии в Неваде, они стреляют по живым мишеням, удаленным от них на тысячи километров. Один и тот же пилот может утром подорвать машину в Афганистане, днем – расстрелять группу подозрительных партизан в Ираке, а вечером – вернуться к семье в Рино. Эта ситуация «расцепления» усиливает эффект психологического выгорания оператора. В отсутствие прямой сцепки с мишенью (того, что в акторно-сетевой теории называется entanglement) и физической угрозы собственной жизни пилоты теряют способность справляться с техникой. Сам Мэтью Пауэрс, который показал этот эффект на примере биографии пилота Брэндона Брайантса, погиб спустя полгода во время другого журналистского расследования в Уганде. Оператор дрона может позволить себе страдать удаленно в ситуации полного «расцепления» (disentanglement). Репортер же всегда находится в полной сцепке с объектом.
В 1980‑х годах в социальной теории произошел так называемый «поворот к материальному». Мы до сих пор спорим, был ли это «онтологический» или «семиотический» поворот, стояла ли за ним принципиально новая интуиция социального мира или просто нескольким мистификаторам от науки удалось отвлечь часть молодых социологов от решения «больших проблем» современных обществ, направив их энергию в размытое русло метафизической рефлексии. Метафора поворота предполагает радикальную смену аксиоматики. Нечто привычное, очевидное и само-собой-разумеющееся начинает казаться архаичным предрассудком, пережитком прошлого. И, напротив, «совершенная дичь» и «постмодернизм» (слова-синонимы в языке многих отечественных ученых) приобретают статус аксиом. Если это требование не выполняется, то мы имеем дело не с поворотом, а всего лишь со сменой доминирующей риторики. Под эту квалификацию попадает примерно половина статей и диссертаций, во введении к которым декларируется лояльность повороту к материальному.
Повседневный мир – это сфера рабочей рутины, разговоров с друзьями и чтения новостей. Социология изучает то, как события повседневности сцепляются друг с другом, образуя естественный социальный порядок. Однако повседневный мир современного человека уже не так стабилен и устойчив, как привыкли думать социологи: возрастающая мобильность, экспансия гаджетов, смешение далекого и близкого, привычного и чуждого, заставляют исследователей искать ответы на пересечении разных миров – повседневности, искусства, техники, науки и права. Чтобы заново поставить вопрос о природе естественного социального порядка, автор «Дела о повседневности» переносит читателей в зал суда, используя в качестве иллюстративного материала судебные прецеденты разных стран и разных эпох. Виктор Вахштайн – профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук, декан философско-социологического факультета РАНХиГС при Президенте РФ, почетный сотрудник Университета Манчестера.