1. Лингвистическая мастурбация, или Симуляция литературы в России. Эссе Лингвистическая мастурбация – здоровое проявление графомании. Она становится опасной лишь тогда, когда ее выдают за интеллектуальную литературу, литературу для избранных. Каковы ее свойства? 2. Лев и другие, которые помельче. Эссе-апокриф Характер у Льва Толстого был непростой. Можно сказать, противоречивый. А если уж начистоту – скверный характер был у Льва Толстого. Максим Горький приезжал в Ясную Поляну и подолгу гулял с графом по окрестным лугам, пытаясь выведать секреты писательского мастерства. 3. Азбука русской эротики. Эссе Эротическая цензура и, в первую очередь, самоцензура ощущается в русской литературе от Пушкина до Довлатова, понурое ханжество пополам с комсомольским платонизмом: в лучшем случае читателю намекают на процесс или дают примерный вектор развития. Империя русского эроса таинственна, это Терра Инкогнита, путешественники тут ступают на цыпочках и говорят шёпотом. 4. Гений малых форм. О’Генри – жизнь после смерти Почему О. Генри почти неведом в Америке и почему он так популярен в России? В жанре короткой прозы лишь Антон Чехов может соперничать с ним у русского читателя. Попробуем разобраться: прежде всего О. Генри говорит с нами на одном языке – на языке русского анекдота. Если вы когда-либо пытались пересказать иностранцу анекдот про Штирлица или Василия Ивановича, вы понимаете, что я имею в виду. У критиков и литературоведов приём этот так и называется «финал О. Генри»: когда в заключительном абзаце вся история вдруг переворачивается с ног на голову…
Полина вдруг с неожиданной ясностью осознает: все, что составляло ее прежнюю жизнь, – любовь отца и матери, отчий дом, балетный кружок, тяжелые косы, детство, – кончилось и перешло в разряд безнадежного хлама. Именно в этот момент ей встречается Лутц, за сумрачным фасадом которого мерещится строгая одинокая душа…
Рассказ «Игра в снежки» Валерия Бочкова – победитель международного конкурса малой прозы, проводимого газетой «Московский комсомолец». Москва предстает в рассказе в двух обликах: высоткой на Котельнической и общежитием Устьинской фабрики, в образах Марека Крыжановского, мальчика из интеллигентной семьи, и Сани Мотанкина, отец которого отбывает срок за вооруженный грабеж. Жестокая игра в снежки одноклассников Марека и Сани в Москве прихотливо повторяется спустя много лет в Нью-Йорке во время рекордного за последние сто лет снегопада.
Я сбрила волосы. Ловким пиратским манером повязала чёрный платок. Нарисовала яркие губы, большие и слишком красные. Среди дочкиного хлама нашла круглые очки в золотой оправе. Стёкла были радикально розового цвета. Подмигнула своему отражению. Незнакомка из зеркала ответила: «Не узнала? Ида я, – ухмыльнулась она. – Ида. Я вернулась». В моей прошлой жизни было событие, которое я мучительно вытравливала из памяти, но оно требовало возмездия. Я пыталась его подавить, заглушить, отринуть. В результате оно раздавило меня, меня прежнюю. На ее месте вдруг возникла Ида…