Одинокий некромант желает познакомиться. Карина Демина

придется оборудовать куда раньше, чем Глеб предполагал. Мальчишка слушал. Но надолго ли его хватит?

      Силен. Честолюбив. И наивно полагает, будто пары десятков книг достаточно, чтобы стать мастером.

      – Что ж, я вижу, вы осознали глубину вашей ошибки, – Глеб разжал руку.

      И Богдан буркнул:

      – Осознал.

      – И готовы извиниться перед товарищем?

      Взгляд, которым наградили товарища, подтверждал: полигон нужен. Очень нужен. Иначе пострадают не только розы.

      – Я… мне очень жаль, – пробормотал Богдан, глядя куда-то в сторону.

      – На печеньку, – Арвис свесился с крыши и вытянул руку с зажатой в ней печенькой. Та была слегка обгрызена, несколько покрошена, но все равно жест этот до глубины души удивил Глеба.

      А вот Калевой не понял:

      – Сам жри…

      Арвис кивнул и сунул печеньку за щеку.

      Завтрак почти получился. Во всяком случае, каша не пригорела, хлеб был свеж, а чай походил на чай, а не на темную бурду.

      Правда, Адель выглядела недовольной. Но… Глебу было плевать на чужое недовольство.

      Первые девушки появились на Березовой улочке ближе к вечеру. Они прогуливались парами, хотя в городе имелись другие улочки, куда более подходящие для вечернего променада. Но нет же…

      Платьица в клеточку. Платьица в горох. Пышные юбки, подчеркивающие тонкую талию. Широкие, по моде, пояса, завязанные непременно хитрым бантом. Чулочки. Туфельки.

      И шляпки с непременной вуалеткой. А под ними – обязательные локоны. Яркие помады. Духи, запах которых ощущался, казалось, даже с той стороны улицы. И главное, голоса. Звонкие. Веселые, раздражающие. И раздражение это внезапное было тем более удивительно, что девушки, если разобраться, не совершали ничего незаконного или постыдного. Они просто… были.

      Там. На улице.

      Они останавливались у кружевной ограды господина Кляйстена, известного в городе часовщика. Любовались скворечниками пожилой четы Духновых. Беседовали… и жили.

      Жили! У них у всех было будущее, Анна же… она вдруг явственно ощутила свою чуждость этому миру, будто проклятье, очнувшись, оплело ее.

      К чему сопротивляться? К чему цепляться за призрачную надежду, которая и существует-то исключительно в воображении Анны? К чему вовсе ей жизнь, если Анна этой жизни сторонится, привычно затворяясь воротами сада.

      – Ах, ты посмотри, какие розы! – воскликнул кто-то. И радостный голос этот резанул по нервам, заставив закрыть уши. – Нет, просто прелесть! Я таких даже у маменьки не видела.

      – Неудивительно. Твоя маменька вряд ли потратит на розы сто рублей.

      – Сколько?

      – Сто. Я в каталоге видела. Папеньку садовник очень уговаривал, мол, чудеснейший сорт…

      Сорт получился и вправду весьма многообещающим. Анна скрестила большую «амаранту» с клеевской старой «королевой», а получившийся гибрид закрепила кроссом на дикую белую, от которой он взял неприхотливость и устойчивость