Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова. Алексей Моторов

на побывку, все это время рыскал с топором вокруг нашего участка, и меня не выпускали на улицу.

      Израиль! Вот не успела мне мама объяснить про евреев, как с удивлением я понял, что еврейская тема не просто поднималась нашими соседями с завидным постоянством, а была из того немногого, что по-настоящему их волновало. Борьба с мировым сионизмом в нашем лице настолько занимала аборигенов, как будто они не жители скучного рабочего поселка, а передовой отряд палестинских беженцев на юге Ливана.

      Я находил в этом много странного. К примеру, нас было трое: Ася, я и тихий, слабенький Дима, Димочка. Все мы были внуками деда Якова. Но почему-то груз еврейства между нами распределился крайне несправедливо и неравномерно. Главной еврейкой всегда считалась Ася. Вероятнее всего потому, что из нашей троицы у нее был самый длинный нос. Дальше шел я, причем с большим отрывом. В редкие минуты хорошего настроения сосед через забор Борисыч так и говорил мне, приобняв и обдавая перегаром: «Хороший ты парень, Алешка, на русского похож!» А вопрос национальной принадлежности Димы и вовсе никого не интересовал.

      Дети наших соседей не собирались отставать от своих родителей, при любой возможности моментально вспоминая о нашем происхождении, хоть и не всегда к месту.

      Как-то играли мы на улице в вышибалочку. Мне было шесть, Асе семь. Ася, пытаясь увернуться от мячика, споткнулась, шмякнулась со всего маху на дорогу, в том самом месте, где из земли торчал кусок ржавой проволоки. Когда она поднялась, зажав распоротую ногу, у нее между пальцами хлынула черная кровь и ручьем полилась на серую землю. Мне бы помочь ей, позвать на помощь, но я просто оцепенел от ужаса. Ася неловко заковыляла, оставляя на пыльной дороге страшные черные лужицы, которые словно ртуть разбегались во все стороны. Со стоном она отступала к нашей калитке, закусив губу, изо всех сил пытаясь сдерживать слезы, а я продолжал стоять столбом, не в силах сдвинуться с места. И как сквозь вату услышал:

      – А почему Ася плачет, ей больно?

      Это спрашивала крохотная девочка, имени которой я не помнил.

      – Еврейка, потому и ноет! – радостно захохотал Сережа Босых, наш друг и сосед, с которым бабушка занималась едва ли не больше, чем с остальными. – Чего встали, давай дальше играть!

      Когда Асю увезли в Подольск зашивать, я вышел за калитку и осторожно посмотрел на дорогу. Кровь засохла и впиталась в землю. А у Аси с той поры шрам на всю жизнь.

      К лету семьдесят седьмого я уже покуривал, и мне продавали сигареты в ларьке за железнодорожной линией. В тот год мы с Димой решили соорудить шалаш на поляне у места для костра. Я хоть и воображал себя взрослым, но оказалось, что детская тяга к подобной ерунде еще не иссякла. Мы даже сложили рядом печку из дерна и кирпичей и стали проводить там почти все время, варили на печке супы из пакета, необычайно радуясь и этой нехитрой стряпне, и этой вольной жизни в шалаше.

      Однажды поздно вечером, когда совсем стемнело, мы сидели и терпеливо ждали, пока прогорят дрова, чтобы закинуть в угли картошку, когда на свет вдруг вышла Полина. Кряхтя, переваливаясь,