Ласточкино гнездо. Тира Видаль

у, и не придал ему особого значения. Вчера вечером Вера, как бы между прочим, сообщила, что утром уйдет на работу пораньше. Завтрак, как всегда, был на столе. Одежда, поглаженная и вычищенная, висела на плечиках на двери в ванную. Все как всегда. Нет повода для переживаний.

      – Наверное, надо плюнуть на все дела и сходить куда-нибудь вечером вдвоем. – Мелькнуло в голове. – Давно уже обещал. Пока ее терпение действительно не лопнуло.

      На мгновенье, я почувствовал себя виноватым, но думы тут же переключились на очередное дело, и быстро собравшись, я помчался на работу.

      А когда вечером, придя домой, не услышал ее возни на кухне, не увидел ужина, оставленного на столе, сначала удивился, постарался припомнить, не предупреждала ли она меня, что припозднится. Может пошла к подруге? Или проблемы на работе?

      И тут я вспомнил о записке. Сердце екнуло в нехорошем предчувствии и противно засосало под ложечкой. Ноги сделались ватными, а на лбу выступила испарина.

      Еще до конца не веря в происходящее, я бросился в спальню и открыл широкий новый шифоньер, который мы купили совсем недавно. Он был пуст. Вернее, пуст наполовину. Мои вещи, как обычно, аккуратно висели, на плечиках, с правой стороны. А левая сторона была пустой. Лишь вешалки-плечики сиротливо покачивались на круглой деревянной перекладине. Я закрыл дверцы шкафа и снова открыл, надеясь, что мне просто померещилось. Но все осталось по-прежнему. Действительно, кошмар, катастрофа. Что я буду делать без нее? Я абсолютно не приспособлен к бытовым проблемам. Все, на что меня хватает после работы, сесть за стол и схомячить подчистую то, что лежит на тарелке, особо не вдаваясь в ее содержимое.

      Я отношусь к тем мужикам, которые умрут от голода перед полным еды холодильником. А стирка, глажка – это кажется мне настолько непостижимой наукой, что я смотрю на стиральную машину со страхом и благоговейным трепетом, а с утюгом, мы вообще на Вы, если и встречаемся с этим господином раз в месяц, быстро отворачиваемся друг от друга, делая вид, что совершенно не знакомы.

      Вот жена с ним разговаривает. И жалуется ему на проблемы и неудачи, а он пыхтит ей в ответ, а то еще зашипит сочувственно и вместе с тем разгневанно, изрыгая пар.

      Думая об этом, я суетливо пробежал по всем комнатам, а их у нас три, лихорадочно заглядывая во все уголки, выдвигая и задвигая ящики, хлопая дверцами шкафов, где предположительно могли находиться Верины вещи, но и они были пусты. Она не оставила ни-че-го своего, будто и не жила здесь 20 с лишним лет. Мои вещи, все до одной, лежат на своих местах, даже пульт от телевизора валяется как обычно – на полу возле кресла, на котором я проводил больше времени, чем в любом другом месте нашей большой квартиры.

      Вот только не было так раздражавших меня ранее мелочей – плюшевого мишки с оторванным ухом – любимой игрушки нашей дочери Дашки, которую Вера ни за что не соглашалась выбросить, как я ее ни просил, дурацкой статуэтки балерины из глины, которая стояла на столике у окна. Фигурка была настолько страшной и несуразной – с кривыми толстыми ногами, неестественно повернутой головой и бесформенными руками, соединенными над головой, что я всегда пытался засунуть ее куда подальше, чтобы не выглядеть идиотом в глазах моего друга Веньки Стриженова, опера из соседнего отдела, который частенько у нас бывал. Вера обижалась, под громкий хохот Веньки, выуживала ее из «плена» и любовно погладив, ставила обратно, смерив меня при этом шутливо-презрительным взглядом.

      В общем, осталось только мое, купленное или подаренное мне барахлишко.

      Я в растерянности простоял посреди опустевшей и будто нежилой комнаты с полчаса, не в силах ни о чем думать – настолько меня ошеломило вероломство жены. Вроде все осталось, как и прежде, за исключением мелочей, а дом словно осиротел. Из него ушел уют, покой и стабильность. И, как ни странно, любовь…

      Впрочем, я сам виноват – пропадал на работе целыми днями, а то и ночами. Срывался по первому звонку коллег, пропускал все семейные праздники, забывал дни рождения, отказывался сходить с дочерью на танцы, отговаривался занятостью, и ни разу не был в школе… А когда спохватился, Дашка укатила с мужем в столицу, чмокнув меня на прощание в щеку и не оставив нового адреса. – За ненадобностью. Но, такова моя работа – оперуполномоченный по особо важным делам милиции, а с недавних пор и полиции – Ракишов Борис Петрович.

      Но ведь я мог хоть иногда отказаться от работы в выходные. Мог, но не хотел. Считал, что там моя жизнь. Там не скучно. Там не смогут и дня обойтись без меня…

      А если мне и удавалось провести время дома, вместо того, чтобы побыть с женой, сходить с ней в кино, или, на худой конец, в магазин, я сидел с бутылочкой пивка, уставившись в «говорящий ящик» и просил, чтобы меня не беспокоили, дали отключиться от криминала, грязи и чернухи, от допросов, засад и беготни, а сам, при этом, тупо смотрел сериалы про оперов, и истории из серии «криминал», «человек и закон» и прочую дребедень, где были все те же драки, убийства, аресты и допросы, от которых я так уставал на работе.

      Получая не ахти как много, я считал, что деньги в жизни не главное.

      – А что главное? – задал я себе запоздалый вопрос. – И на что надеялся?

      Устало