Таинственный Ван Гог. Искусство, безумие и гениальность голландского художника. Костантино д'Орацио

это – испытывать дискомфорт от собственного имени?

      Слышать звуки своего имени и понимать, что у всех оно ассоциируется с другим человеком. Имя – вот что объединяет художника Винсента Виллема Ван Гога (1853–1890) и его племянника Винсента Виллема Ван Гога (1890–1978), который одно время даже просил, чтобы к нему обращались просто «инженер», дабы избежать путаницы с великим дядей.

      Два Винсента рисковали никогда не встретиться. Вилли – так часто подписывался в своих посланиях друзьям Ван Гог-младший – родился в январе 1890 г. Дядя Винсент умер в июле того же года, он видел малыша всего дважды и, возможно, держал его на руках один-единственный раз – во время крещения: он приходится племяннику крестным отцом. Эта короткая встреча станет знаковой для обоих Винсентов.

      Ван Гог-старший появился на свет 30 марта 1853 г., печать горя лежит на его судьбе с самого рождения.

      В тот же день годом ранее его мать Анна Корнелия Карбентус родила мертвого ребенка. Несчастье оставило глубокий след в ее душе: в XIX в. тридцатитрехлетняя женщина имела мало шансов родить снова. Но Господь был милостив: новая беременность случилась почти сразу. Анна и Теодорус восприняли ее как чудо и назвали новорожденного так же, как и первого сына, словно тот воскрес в новом обличье, восстал из пепла. Имя «Винсент» означает «победитель», оно как добрый знак, дающий силы справляться со злом и радостно смотреть на мир.

      Многие, однако, утверждают, что это имя стало для Ван Гога проклятием. Кто только не писал на тему того, как выбор имени повлиял на психическое здоровье Винсента: многие историки искусства, психологи, антропологи связывают предполагаемое безумие художника с чувством вины, которое тот якобы испытывал оттого, что занял место нерожденного малыша.

      На самом деле это лишь домыслы, не имеющие под собой никаких оснований.

      Переписка Ван Гога с родными, в том числе с матерью, насчитывает несколько сотен писем, и ни в одном из посланий нет и намека на боль и страдания, связанные со смертью первенца. Он упоминает об этом трагическом событии только один раз и говорит о нем отстраненно, словно автор газетной хроники.

      Может, это просто психологическое вытеснение?

      Винсент был не из тех людей, которые держат эмоции внутри, наоборот, находясь бо`льшую часть жизни вдали от семьи, он вырабатывает привычку проговаривать, а точнее, доверять перу все свои чувства, даже самые сокровенные, без всякого стеснения.

      Приписывать его кризисные состояния осознанию того, что он своего рода «заменитель», второстепенный персонаж, недостойный того, чтобы жить, – это все равно что обвинять в убийстве, не имея улик: якобы родители культивировали в нем всепоглощающее чувство вины.

      В действительности дело обстоит совершенно иначе.

      В середине XIX в. детская смертность потихоньку начинает снижаться, но пока еще остается на уровне двадцати процентов. Люди того времени были склонны видеть в неудачном родоразрешении Божий промысел, подобные испытания требовали смирения и веры. Выглядит вполне естественным, что родители