Салюки. Полина Дашкова

скользили по комнатам медленно и беззвучно, повисали в воздухе, не касаясь дубового паркета, легко проникали внутрь зеркал и возвращались оттуда, ничуть не уплотнившись. Чувство их присутствия было достоверней, чем само присутствие. Мне хотелось, чтобы они начали двигаться уверенней. Я пыталась понять, что такое движение? Сумма неподвижных положений или сумма исчезновений и появлений? Но вопрос этот древний, как алхимия, и ответа на него до сих пор не существует. Персонажи то исчезали, теряя очертания, то застывали в фотографических позах, и тогда был виден пустой силуэт, словно из группового снимка аккуратно вырезали чье-то изображение.

      Герой-очевидец все не уходил со своего пирса. Его фигура была реальней и отчетливей других, но он не желал участвовать в событиях, а без него история никак не начиналась.

      Я скатилась до молодильных яблочек, живой и мертвой воды, котлов с кипящим молоком. Последнее, что осталось в моем жалком арсенале, – мазь госпожи Зои-царицы (Византия; 978–1050).

      «Берутся финики давленые, слива сочная, мягкий изюм, мягкий инжир или сушеные смоквы. Луковицы лилии, сварив с медом, искроши, а затем соедини со всем, упомянутым ранее. Все это одинаково измельчив, добавь мирру и пользуйся приготовленной мазью».

      И тут он наконец соизволил обратить на меня внимание, сойти со своего пирса, переместиться в Москву. Однажды глубокой ночью он возник у меня в кабинете, просто соткался из воздуха и мягко опустился на диван. В тишине зазвучал его голос, довольно низкий и хриплый:

      – Эта госпожа-царица Зоя отравила кучу своих мужей и родственников.

      – Откуда ты знаешь? – спросила я, опомнившись после первого шока.

      – Всякое знание есть воспоминание, – ответил он и, снисходительно улыбнувшись, добавил: – Перечитай Платона.

      Я наконец увидела его лицо. Оно оказалось жутко старым. Тонкая высохшая кожа так плотно обтягивала скулы и лоб, что было больно смотреть. Под глазами тяжелые лиловатые мешки. Ни бровей, ни ресниц. На голове черная бархатная шапочка. Судя по тому, как он сидел, ноги его были парализованы. Мне стало неловко, что я обратилась к нему на «ты», я спохватилась, что не знаю ни имени, ни отчества, ни фамилии, и тут же ляпнула наугад:

      – Федор Федорович, здравствуйте.

      – Привет. – Он вяло кивнул и поправил шапочку.

      Я облегченно вздохнула. Имя-отчество не вызвало у него никакого протеста. Осталось только придумать фамилию.

      – Агапкин, – спокойно представился он, – мать была прачкой, пила страшно. Отец неизвестен. Дворник, трактирный половой – не важно. В любом случае гены другие, шкурка потолще твоей. Тебя интересует мой головной убор? Это калетка – ритуальная шапочка Мастера масонской ложи.

      Я смотрела на него и не могла произнести ни слова. Мне хотелось спросить, сколько ему лет. Когда я увидела его впервые, он показался мне совсем молодым, а теперь был невероятно стар. Из этого следовало, что все мои изыскания – напрасный