Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев. Стелла Прюдон

света и радости, сладко, светло и весело должно быть у них.

      Ровно в 15.00, за час до захода солнца, у Зумруд всё было готово. Она залила в Ханукию, ханукальный светильник, достаточно оливкового масла, которое доставала с большим трудом, чтобы хватило на положенные полчаса горения. Она успела даже переодеться к празднику в самое лучшее своё платье и переодеть Борю, но гости все не шли и не шли.

      В 16.30 прибежал Гриша и сказал, что они задерживаются, у них проблема.

      – Что случилось? – спросила Зумруд.

      – Да у родственников их в Грозном вчера дом расстреляли, они их на вокзале встречают, пока у себя поселят.

      – А отец где?

      – Отец им помогает – на машине все перевезти.

      – Это они попросили?

      – Не, они сказали – не надо, но отец настоял. У них же машины своей нет ведь.

      Зумруд очень расстроилась – получалось, что для Захара проблемы чужих людей важнее, чем она. Ведь он же знал, как для неё важно, чтобы в Хануку всё было правильно, как положено. Ведь он же знал, что она готовилась к празднику целую неделю. Она хотела, чтобы они зажгли свечи до захода солнца, как положено, и чтобы глава семейства прочитал все три благословения. Она много раз представляла себе, как всё это будет, и что её новые соседи удивятся и восхитятся её благочестию, и похвалят её прекрасный, чистый, уютный дом, и попросят рецепт тыквенного плова, а она скажет: ничего сложного, главное – готовить с любовью, тогда рис не пригорит. А теперь получалось, что все её приготовления были напрасными и что не только до захода солнца, но, возможно, и до рассвета зажечь Ханукию не удастся. Значит, заповедь не будет выполнена. Она села за торжественно накрытый на десять человек – и пустующий – стол и заплакала. Она оплакивала те два дня, что она работала не покладая рук. И она бы предпочла, чтобы они отметили Хануку своей семьёй – в мире и покое. Без всех этих соседских проблем. Если бы только Захар ценил её по-настоящему.

      – Мама, – Гриша взял её за плечо. – Мама, ну не плачь.

      Зумруд махнула рукой – иди, занимайся своими делами. Но Гриша и не собирался уходить.

      – Мама, а ты помнишь? – Зумруд подняла взгляд. – Ты же сама как-то читала из какой-то книги, что если еврею нужна помощь, что если он нуждается, надо помочь ему до того, как он упадёт навзничь. Вот, я помню, ты как-то читала про осла: если осёл оступается под тяжёлым грузом, у человека хватит сил одному поправить груз на его спине, чтобы он мог идти дальше. Но если осёл упал в изнеможении, то тогда даже пятеро крепких мужчин не смогут поставить его на ноги.

      Зумруд подняла на Гришу глаза. Взгляд её просветлел, слеза лениво катилась по щеке, но Зумруд резко смахнула её.

      – Ты помнишь?

      – Не только я помню, но и отец помнит. Разве не эту заповедь исполняет он прямо сейчас?

      Глаза Зумруд снова наполнились слезами – только теперь это были слёзы счастья.

      – Пусть отец помогает им, сколько потребуется, а потом пусть все вместе приходят, хоть ночью, и мы их покормим.

      Зумруд переоделась